Шрифт:
Закладка:
Зажмуриваюсь сильно-сильно.
Безумно хочется натянуть на себя одеяло и просто… не быть. Вот сейчас не быть.
Слишком много на меня свалилось.
Слишком жутко все.
И переход этот жуткий.
Несколько часов назад я была счастливая. Настолько счастливая, что сама себе не верила. И правильно делала, оказывается.
— Вась… — Тошка берет мои ладони, целует, нежно-нежно, едва касаясь губами, кончики пальцев, смотрит блестящими от волнения глазами, — Вась… Я тебя от всех спрячу, веришь? Ото всех! Никто не найдет! У меня… У меня есть подвязки. Будет новый паспорт, новая жизнь. Вась, хочешь новую жизнь? Забудь про всех них! Забудь! Они мизинца твоего… Вот этого… — он снова целует мой мизинец, шепчет и шепчет, жарко и убедительно.
А я смотрю на него.
И не могу отделаться от мысли, что это все — тоже неправда.
Как и вся моя жизнь, оказывается.
Моя семья, которая не была моей семьей.
Отец, который не отец.
Мать, которая не…
Любимые, которые не…
Друг, который не…
Жизнь, которая…
У меня ничего нет.
Ничего.
— У тебя есть я, — наверно, я говорю эти слова вслух, потому что Тошка отвечает, наклоняется ко мне, заставляя упасть на кровать спиной, нависает сверху, — я. Я тебя спасу. Я тебе помогу, Вась.
— Зачем? — на меня накатывает потрясающее по своей силе равнодушие. И его горящие глаза не вызывают ничего, кроме того же равнодушия.
— Потому что люблю, — шепчет Тошка. И наклоняется ниже, наверно, поцеловать хочет.
Отворачиваюсь, равнодушно глядя в темное окно.
В нем отражается кровать.
И мы на ней, два человека в мерзлом космосе.
Тошка застывает, так и не дотронувшись до меня.
Затем медленно отступает, садится к изголовью кровати, смотрит.
Я не шевелюсь, но взгляд его чувствую невероятно отчетливо.
Он тягучий и голодный. Немного раньше я бы уже взвилась от негодования. А сейчас мне плевать.
Пусть смотрит.
Они все смотрят. Они думают, что имеют право… Я ничего не могу с этим сделать.
— Знаешь, у тебя есть выбор, — говорит Тошка задумчиво, — я могу отвезти тебя обратно. К родителям. Они тут же тебя упекут в психушку. Даже если в общагу привезу. Не знаю, что там за справка у них, но думаю, что не блефовали. Твои… парни проспятся, приедут к тебе… Спасут. Может быть. Гарантий нет.
Потолок здесь не белый, а кремовый. Натяжной. Глянцевый. И я в нем отражаюсь. Сломанная кукла в белых простынях.
— Или поехать со мной. У меня есть деньги, Вась, их много. И будет еще больше. Мы сможем жить в Москве, нас никто никогда не найдет. Я не буду ничего делать с тобой, не бойся.
— Я не боюсь.
— Ну да… — тихая усмешка, — я просто хочу помочь. Как друг. В память о том, что в нашей жизни было настоящего. Если ты решишь, ты вернешься. Через месяц, например. Или через пару дней. Как решишь. Я не стану отговаривать. Я просто хочу помочь, Вась. Тебе нельзя сейчас обратно. Ты в таком состоянии, что предки точно упрячут в дурку. А там наколют каким-нибудь дерьмом и все… Понимаешь?
Мои длинные волосы похожи на змей. Они струятся по покрывалу светлыми реками, и кажется, будто я в глаза медузе горгоне смотрю.
От ее взгляда каменеют.
И я — каменная.
— Вась… Все наладится. Если захочешь, вернешься, как все уляжется…
— Не захочу. Не вернусь.
Глава от Лиса
— Подписывай, дерьма кусок, — отец раздраженно швыряет мне через стол документы.
Потираю запястья, с которых только что сняли браслеты, усмехаюсь:
— Ну зачем ты о себе так грубо…
Отец замирает на пару секунд, переваривая услышанное, а затем подходит и с чувством бьет мне по роже.
Удар у него всегда был серьезным, потому на стуле не удерживаюсь, валюсь на пол, идиотски хихикая и сплевывая кровь.
Отец стоит надо мной, смотрит, сдвинув брови, наконец, вздыхает и отходит обратно к противоположному концу стола.
Наблюдает, как я, кряхтя и матерясь, сажусь сначала на полу, а затем забираюсь на привинченный к полу стул.
— Читай, щенок, — сухо говорит он.
Читаю. И чем больше читаю, тем больше охреневаю.
Наконец, отбрасываю от себя бумаги.
— Нет. Это дерьмо.
— Это — твоя свобода! — рявкает отец.
— Нахуй такую свободу! И дай мне телефон! Мне позвонить надо.
— На.
Он швыряет через стол телефон.
Подхватываю, набираю малышке. Отключено. Еще раз и еще.
Абонент недоступен!
Блять! Это че такое?
Смотрю на время.
Девять утра. Она должна быть на парах, может, просто отключила? Обиделась, что мы вчера так пропали, и теперь дуется?
Набираю Тигру.
— Ну? — бурчит он сонно.
— Дай номер Маринки, — командую я.
— Нахуя?
— Надо с Васькой связаться. Она, походу, потеряла нас, дуется.
Слышится возня, потом голос Маринки, подружки Васи.
— Лис?
— Марин, ты не на парах, что ли? — разочарованно тяну я. Блин, такой был шанс до малышки достучаться…
— Нет… — голос у Маринки какой-то странный, глухой слишком, — я проспала тут…
— Ладно, — вздыхаю я, кошусь на отца, не скрывающего даже того, что подслушивает, и говорю, — скажи Васе, что мы с Лехой…
— Лисик… — шмыгает внезапно носом Маринка, и я застываю в недобром предчувствии, — я не смогу ей ничего передать…
— В смысле? — я не догоняю вообще. Менты настучали по башке, когда брали нас с Камнем вчера вечером, перестарались явно. И теперь очень туго соображаю, — не увидишь ее сегодня, что ли? Так ты ей вечером…
— И вечером не смогу, Лис… — Маринка неожиданно принимается реветь в трубку.
А я, охреневший до глубины души, ору:
— Че, блять, случилось? Марин! С Васей? Что-о-о???
Слышится шуршание, и в трубке опять звучит голос Тигра:
— Лис, она уехала из города.
— В смысле?
Это чего вообще за шуточки? Вася? Уехала? Куда, блять?
— В Москву, Лис.
На голову с гулом начинают падать камни, словно при горном обвале. Первый.
— С Весом.
Второй.
— Ему предки хату купили. Она замуж выходит за него.
Третий.
Не дышу. Нечем. Завалило камнями.
Отец пытается отобрать телефон, но я встаю и уворачиваюсь. А сам сжимаю трубку до боли в пальцах.
Неправда это! Неправда! Она не могла! Не могла! Она моя! Наша! Наша!
Это бред какой-то.
Точно, бред.
— Это бред, брат.
— Если бы… —
