День восьмой

6 февраля

45

Москва и весь мир.

19.00 по московскому времени.

— Говорит Москва! Внимание! Говорит и показывает Москва! Работают все радиостанции Советского Союза и Центральное телевидение! Через несколько минут мы передадим обращение Секретаря Центрального Комитета КПСС, Председателя Совета Министров СССР товарища Романа Борисовича Стрижа к населению Советского Союза! Повторяем! Через несколько минут…

Торжественно-строгий, будто церковный, голос звучал повсюду. Это был голос того самого московского теледиктора, который 16 месяцев назад объявлял о покушении на Горбачева. Теперь его снова слушал весь мир. В Лондоне, Бонне, Вашингтоне, Праге и Токио все правительственные и внеправительственные службы, связанные с Россией, бросали дела и спешили к телевизорам. А в России, на улицах городов и поселков оживали раструбы громкоговорителей, а под ними смолкали скандалы и споры в многотысячных очередях за хлебом. На заводах затихали станки — люди слушали Москву прямо в цехах. И в солдатских казармах прекращались занятия по боевой и политической подготовке. И в студенческих общежитиях замирали пьянки. В Москве, Харькове, Ашхабаде, Норильске, Владивостоке…

— Внимание! Через несколько минут мы передадим Обращение Секретаря Центрального Комитета…

А по железнодорожной ветке «Урай-Тавда-Екатеринбург» на безумной скорости летел поезд, занятый зэками на станции «Мыски». В вагонах орали, играли в карты, насиловали молодых женщин, жрали и пьянствовали дорвавшиеся до свободы уголовники. Даже в «докторском» вагоне, где Майкл Доввей пытался лечить раненных и обмороженных, шла пьянка. Да, теперь у этих зэков было все, о чем они мечтали в лагере: жратва, спирт и молодые бабы — студентки медицинского техникума, захваченные во время налета на город Тавда. И еще у них было много оружия и упоение скоростью — в паровозной кабине один зэк постоянно держал дуло автомата под ухом машиниста, а два других, раздевшись до лагерных кальсон, с пьяной удалью швыряли лопатами уголь в паровозную топку, готовую и без того вот-вот взорваться от жара…

— Внимание! Работают все радиостанции и центральное телевидение! — вещал диктор.

В Екатеринбурге в Штабе восстания Зарудный, Стасов, Обухов, Акопян, Колесова, Ясногоров и еще два десятка человек сгрудились у телевизора.

— Неужели правительство подаст в отставку? — спросил Ясногоров.

Зазвонил телефон. Зарудный снял трубку, послушал, потемнел лицом. Потом сказал членам Штаба:

— Это с вокзала. Еще одна банда, из Тавды. В Тавде они взяли восемнадцать заложниц, а теперь требуют уголь, продукты и водку.

Гусько, Стасов, Обухов и Колесова встали, надевая бушлаты и куртки.

— Внимание! — снова сказал московский теледиктор. — Говорит и показывает Москва!..

В Москве, к служебному входу в Большой театр подкатила черная «Волга». Два человека вышли из машины, офицерской походкой прошли в театр и по коленчатому коридору уверенно достигли кулис. Здесь, на сцене Полина Чистякова и вся труппа — актеры, режиссеры, гримеры и рабочие сцены — прервав репетицию новой оперы «Александр Невский», стояли и сидели возле телевизора, который кто-то вынес прямо на сцену.

— Через полминуты мы начнем прямую передачу из кабинета Секретаря ЦК КПСС Романа Борисовича Стрижа… — продолжал теледиктор.

На Арбате, в Бюро иностранных телеграфных агентств западные корреспонденты садились к телевизорам и пультам международной видеосвязи, надевали на головы губчатые и резиновые наушники, поправляли у рта микрофоны и откашливались — готовились к синхронному переводу.

В Западной Европе, Израиле, Каире, Сингапуре, Токио и Мельбурне бары и кафе с телевизорами заполнялись простой, праздношатающейся публикой и американскими туристами…

— Внимание, включаем камеры, установленные в кабинете Председателя Совета Министров…

И — на миллионах телеэкранов появилось, наконец, лицо Стрижа.

— Дорогие товарищи, — сказал он, спокойно глядя в камеру. — Патриотическое правительство Советского Союза поручило мне выступить перед вами и обрисовать ситуацию в стране. Вы все, конечно, знаете, о чем пойдет речь. Неделю назад несколько тысяч бастующих уральских рабочих сорвали переговоры с представителями правительства и атаковали армейские части, направленные нами не против рабочих, а как раз наоборот — для того, чтобы они могли спокойно, без эксцессов провести похороны жертв произвола уральской милиции…

В Большом театре два человека офицерской походкой подошли к Полине Чистяковой и сказали ей негромко: «Пройдемте с нами!»…

— Конечно, вы можете взять мои слова под сомнение, — чуть усмехнулся по телевизору Роман Стриж. — Ведь восставшие захватили несколько радиостанций и в своих воззваниях во всем обвиняют нас. Но спросите их прямо: кто на кого напал — войска на рабочих или рабочие на войска? Спросите их прямо: во время переговоров было ли хоть одно их требование отвергнуто секретарем Екатеринбургского обкома партии товарищем Круглым? Нет, товарищи, не было! И это — правда, которую они не смогут опровергнуть…

Поезд, захваченный зэками, стоял на станции «Екатеринбург», ощетинившись дулами пулеметов и автоматов, торчавших из всех окон и с крыш вагонов. Эти дула делали поезд похожим на мохнатую гусеницу длинней вокзального перрона — ее хвост терялся во мраке за перроном. Сквозь окно своего восьмого, «докторского» вагона Майкл Доввей видел совершенно темный вокзал, который производил впечатление безлюдного, и слышал голос Коровина, усиленный самодельным, из жести, репродуктором:

— Последний раз говорю! Или к нам придет начальник восстания, или взорвем вокзал и пойдем весь город фуячить! — Коровин сидел на крыше пятого вагона, рядом с ним, за турелью пулемета лежал кто-то из зэков. — Считаю до десяти: раз… два… три…

Неожиданно на темном привокзальном перроне появилась женская фигура с железнодорожным фонарем в руке. Это была Колесова. На ней был глухо застегнутый полушубок, валенки и меховая шапка-ушанка. Подняв фонарь, она осветила свое лицо и громко сказала в сторону Коровина:

— Кончай считать! Говори, чего хочешь!

Появление женщины слегка сбило коровинский пыл.

— А ты кто? — спросил он с крыши вагона.

— Моя фамилия Колесова. Я из Штаба Восстания.

— Я ж сказал: начальника давай! — пришел в себя Коровин. — С бабой мы не будем разговаривать! С бабами у нас другой разговор. Точно, братва?

Залегшие на крышах зэки, держа Колесову на мушках своих автоматов и пулеметов, ответили ему разноголосыми криками одобрения и засвистели-закричали Колесовой:

— Пошла отсюда! Старая жопа! Вали, вали за начальником!

Колесова спокойно переждала эту волну.

— Если вас интересует жратва и водка, то это по моей части, — сказала она. — Я отвечаю за снабжение области. Будем разговаривать или будем свистеть?

— Лады, попробуем, — усмехнулся Коровин. — Нам нужны продукты, спирт и уголь для паровоза. Иначе все тут расфуячим!

— А ты не можешь сюда спуститься? Так и будем орать? — спросила Колесова.

— А, может, у вас пулеметы в окнах спрятаны? Нет уж, я тут посижу, у