Я поискал ловушку – не обнаружил; снял гравюру с крючка и опустил вниз.

Нет, стена под ней не была темнее, в точности такая же, как вокруг.

Я поставил творение Мори на стул у окна и возвратился к столу. Я был встревожен, на что, вне сомнения, некто и рассчитывал. Гравюру явно снимали, о ней позаботились – за это я был благодарен – и повесили обратно совсем недавно. Словно предугадав мое возвращение.

Такой причины уже достаточно для мгновенного бегства. Но теперь бежать было неразумно. Если это ловушка, она, конечно же, готова сработать. Я вытащил пистолет из кармана куртки и заткнул за ремень. Я ведь и сам не собирался возвращаться сюда. Так получилось просто потому, что у меня вдруг оказалось свободное время.

Значит, рассчитано было не на один день. Если я вернусь в свой прежний дом, то лишь за самой ценной вещью в нем. Поэтому надо сохранить ее и представить так, чтобы я второпях ничего не заметил. А если заметил? Пока на меня еще не нападали, так что на ловушку не похоже. Тогда что же? Послание. Какого-либо рода. Какое, как и от кого?

Самым надежным уголком во всем доме оставался сейф, если, конечно, он не взломан. Вполне по силам моим родственникам. Я подошел к задней стенке, утопил панель и поднял ее. Покрутил колесико на нужную комбинацию, отступил на шаг и открыл дверцу старой прогулочной тростью. Взрыва не последовало. Уже хорошо. Правда, взрыва я и не ожидал.

Внутри не было ничего особенно ценного – несколько сотен долларов наличкой, сколько-то облигаций, рецепты, письма.

Конверт. Свежий, еще не пожелтевший и прямо на виду. Такого я у себя не помнил.

Изящным почерком на нем было написано мое имя. И не шариковой ручкой. В конверте лежали письмо и карта.

Письмо гласило:

Брат мой Корвин, если ты читаешь эти строки, значит, мы еще мыслим достаточно сходно и я в какой-то мере могу предугадывать твои поступки. Благодарю тебя за одолженную гравюру – одну из двух, на мой взгляд, возможных причин твоего возвращения в эту убогую Тень. С чрезвычайной неохотой возвращаю ее, ибо наши вкусы во многом схожи, а она составляла часть убранства моих палат уже несколько лет. Есть в этом изображении нечто затрагивающее знакомую нам обоим струну. Возвращение гравюры рассматривай как знак моей доброй воли и призыв к вниманию. Буду откровенен с тобой, ибо лишь тогда у меня есть возможность в чем-либо тебя убедить. Не стану просить прощения за содеянное. Жалею лишь об одном: что не убил тебя, когда это следовало сделать. Тщеславие, оно всему виной. Время, может быть, и исцелило твои глаза, но я сомневаюсь, чтобы оно заметно изменило наши чувства друг к другу. Твоя записка «Я вернусь» лежит сейчас передо мной. Если бы я написал ее сам, то, безусловно, вернулся бы. Во многом мы стоим друг друга, потому я жду твоего возвращения, жду не без опасения. Ты ведь не дурак, и возвращение твое я предвижу в силах тяжких. И вот где за былое тщеславие платит нынешняя гордость. Корвин, не ради себя, ради Королевства я ищу мира с тобой. Из Теней к Амберу все время приходят орды, и я не полностью понимаю их истока. Вся семья сплотилась вокруг меня против врагов, самых страшных за всю историю Королевства. Я бы хотел, чтобы ты поддержал меня в этой борьбе. Если же нет, прошу, чтобы ты на время воздержался от нападения на меня. Если ты решишь оказать мне содействие, никакой вассальной присяги от тебя не потребуется – просто признай мою власть в годину кризиса. Тебе будут оказаны все положенные почести. Чтобы ты убедился, что я не лгу, свяжись со мной. Я не смог вызвать тебя через твой Козырь, потому посылаю тебе свой. И хотя сознание твое, несомненно, учитывает возможность обмана с моей стороны, заверяю тебя, что это не так.

ЭРИК, ВЛАДЫКА АМБЕРА.

Я перечел письмо и расхохотался – зачем, по его мнению, нужны проклятия?

Не выйдет, братец. Как благородно с твоей стороны – вспомнить обо мне в минуту необходимости, и я верю тебе, верю, ведь все мы здесь почтеннейшие люди[120], однако встреча наша произойдет на моих условиях, не на твоих. Что же касается Амбера, нужд его я не забыл, что и докажу в свое время. Ты ошибаешься, Эрик, если думаешь, что необходим. Кладбища забиты людьми, верившими, что их некому заменить. Впрочем, я подожду и выскажу тебе все это прямо в глаза.

Я запихнул его письмо и Козырь в карман пиджака. Затушил сигарету в грязной пепельнице. А потом принес из спальни простыню, чтобы завернуть моих воинов. Они подождут меня в более надежном месте.

Направившись к выходу, я еще раз задумался. Зачем меня, в самом деле, сюда занесло? Мелькнула мысль о людях, которые знавали меня, когда я жил здесь, о том, что они обо мне думали, пытались ли выяснить, что со мной случилось. Этого я уже не узнаю.

Начиналась ночь, на очистившемся небе разгорались первые звезды, когда я вышел из дома и запер за собой дверь. Зашел сбоку и вернул ключ на место. А потом поднялся на холм.

Когда я глянул вниз с вершины, дом как будто съежился в темноте, унылый и заброшенный, словно пустая пивная банка на обочине. Перебравшись через холм и наискосок спустившись по склону, я зашагал через поле туда, где оставил машину. Уж лучше бы я не оглядывался.

Глава девятая

Мы с Ганелоном выехали из Швейцарии на паре грузовиков. На них же мы прибыли сюда из Бельгии, и в моем уже лежали винтовки. Считая, что каждая весит около десяти фунтов[121], три сотни стволов потянули на полторы тонны – нормально. Когда мы загрузили патроны, осталось достаточно места для топлива и прочих припасов. Мы, конечно, срезали угол через Тень, чтобы миновать людей, которые ждут на границе и задерживают движение. Отбыли мы в том же порядке, со мной, так сказать, в качестве ведущего.

Мы ехали через темные холмы и узкие селения, где все транспортные средства были на гужевой тяге. Когда небо приобрело ярко-лимонный отлив, тягловые звери покрылись перьями в полосочку. Мы ехали несколько часов, выбрались к Черной Дороге, некоторое время шли вдоль нее, а потом отвернули в другую сторону. Небо сменило цвет еще раз двенадцать, местность из холмистой превращалась в равнину и