Я получаю ужин из жареных яиц и yaort (молока, сквашенного сычужным ферментом), ем его на крыше дома, в окружении всего населения деревни, на этой и прилегающих крышах, которые с огромным любопытством наблюдают за каждым моим движением. Аудитория, которая оказывает мне внимание - самая грубая. Среди них не более полудюжины прилично одетых людей, и двое из них - всадники, просто оставшиеся на ночь, как и я. У всех ужасно блошиная внешность, которая ничего хорошего не предвещает для ночного отдыха.

Также, здесь я впервые знакомлюсь с особым видом хлеба, который я сразу же оцениваю как самый отвратительный из многих сортов, с которыми меня знакомят мои постоянно меняющиеся впечатления, и который, наполовину бессознательно, я мысленно прозвал - «промокашка ekmek» - неуместное название, чтобы донести суть до цивилизованного ума. Но, если лист промокательной бумаги будет пшеничного цвета, круглым по форме и диаметром около двух футов, будет очень похоже. Можно предположить, что этот специфический вид хлеба является естественным результатом огромного дефицита топлива: горстки tezek, под большой тонкой железной сковородой, достаточной для выпечки многих листов этого хлеба. Сначала, когда я начинаю его есть, это чем-то похоже на козла из трущоб, жующего политический плакат, если бы у него — не у политического плаката, а у козла из трущоб — была бы пара рук. Это диковинное представление создает немалое веселье среди настороженных зрителей, которые сразу же приучают меня к тому, чтобы съесть его по-турецки, то есть свернуть его, как свиток бумаги, и откусывать кусочки с конца.

Впоследствии я нахожу эту особую разновидность ekmek довольно удобной, когда сидишь вокруг общей чаши с yaort с дюжиной туземцев, вместо того, чтобы брать в свою очередь деревянную ложку, которую обычно используют для этого, я собрал кусочки тонкого хлеба в маленькие ложки без ручек и, опуская вyaort, съедаю его вместе с совком. Помимо того, что я избавил себя от использования одной и той же жирной ложки, общей с дюжиной туземцев, ни один из которых не был слишком брезгливым в плане личной чистоты, это дало мне заметное преимущество - погружаться в блюдо так часто, как я захочу, вместо того, чтобы ждать по кругу своей очереди на владение деревянной ложкой.

Хотя они являются турками-оттоманами, женщины из этих небольших деревень, кажется, мало усердствуют, что бы прикрывать свои лица. Между собой они составляют как бы одно большое семейное собрание, а незнакомца здесь редко можно увидеть. Эти простодушные и немного смущенные в своем поведении перед незнакомцем женщины, сидят своим кружком, слушая разговор между мной и мужчинами. Это довольно любопытный разговор, даже если не считать его пантомимического и односложного характера, поскольку я сейчас нахожусь среди странных людей - людей, живущих в этом богом забытом месте, в чьих неискушенных умах бродят странные, фантастические мысли. Один из приезжих всадников, вдумчивый молодой человек, судя по внешности и растительности над верхней губой, ему чуть за двадцать, объявляет, что он также находится на пути к Йозгату. Внимательно выслушав мои объяснения о том, как велосипедист поднимается в гору и преодолевает участки плохой дороги, он торжественно спрашивает, может ли велосипедист ускориться на горном склоне, если кто-то последует за ним, и время от времени станет подгонять его кнутом, подобно езде на лошади. Затем он производит «убеждение» кнутом из сыромятной кожи и осмеливается сказать, что, если он последует за мной по пути к Йозгату и аккуратно коснется меня этим всякий раз, когда мы подойдем к горе или песчаной дороге, не будет никакой необходимости трудиться в пути. Затем он, с невинной простотой ребенка, спрашивает, если он проведет свой эксперимент, не разозлюсь ли я и не пристрелю ли его.

Другой временный жилец выглядит более склонен к теоретизированию и основываясь на его собственных пантомимических способностях и моих ограниченных знаниях турецкого языка, пытается выяснить разницу между katch lira велосипеда в розничной торговле и katch lira его производства. Из объема умственного труда, который он растрачивает, чтобы приобрести эту конкретную информацию, я понимаю, что его творческий ум манит ни что иное, как дикие видения обретения быстрого состояния, основав велосипедную фабрику в Ангоре. Сами жители деревни, кажется, оценивают меня главным образом с точки зрения их собственных специфических представлений о природе чувств англичанина к русским. Мое выступление на крыше воодушевило их и повлияло на их интерес к дальнейшему развлечению. Указывая на неуклюжего молчаливого человека, который является одним из немногих, достойно одетых, они обвиняют его в том, что он является русским, и тогда все взгляды устремлены на меня, как будто они ожидают, что я поднимусь с гневом и устрою воинственную демонстрацию против него. Однако мое скрытое расположение к этому человеку не позволяет мне столь театрализованное разбирательство, и я ограничиваюсь тем, что делаю вид, что попал в их ловушку, бросаю скрытые взгляды подозрительности на предполагаемого ненавистного подданного царя и шепчу вопросы моим ближайшим соседям о природе его появления на турецкой территории. Во время этой интересной комедии «публика» в лохмотьях радостно трясется в подавленном веселье. Тогда сам молчаливый индивид - который до сих пор сохранил свое природное самообладание - становится беспокойным под ненавистным обвинением в том, что он московец, и, как следствие, из-за моих предполагаемых воинственных настроений по отношению к нему, в конце концов, отказывается от той роли, которую ему назначила компания и разражается бурным смехом. В этот счастливый поворот настроения я принимаю вид сильного облегчения, жму руку молчаливого человека и, одолжив феску, провозглашаю себя турком, акт, который справедливо «обрушивает дом».

Таким образом, вечер проходит весело до десяти часов, когда люди начинают медленно расходиться по крышам своих домов, все население спит на крышах домов без крыши над головой, за исключением звездного свода - арочного купола великой мечети вселенной, так часто украшенный бледно-желтым, в форме полумесяца, символом их религии.

Несколько семей занимают крышу, которая была театром вечерних общественных мероприятий, и теперь мужчины укладывают меня на удобную кушетку, состоящую из нескольких одеял, один из приезжих, вдумчиво предупреждая меня, чтобы я положил свои мокасины под подушку, так как они были объектом почти всеобщей алчности в течение вечера. Как только я удобно устроился, в непосредственной близости от меня, вспыхивает словесная перепалка, и какая-то старуха решительно бросается на мое покрывало с целью насильственного захвата. Но ее хватают и бесцеремонно отталкивают люди, которые назначили мне мою постель. Похоже, что, создавая самостоятельно и бескорыстно мой личный комфорт, они,