мест обитания. Временные хижины или землянки являются, однако, неизменным дополнением к этим изолированным владениям жителей деревни, в которых кто-то проживает днем и ночью во время сезона дынь, охраняя свое имущество с помощью оружия и собаки от недобросовестных путников, которые в противном случае не колебались бы сделать их посещение этого места прибыльным, а также приятным, тайно конфисковав столько, дынь из придорожного сада их соседей, сколько можно увезти на ослах. Иногда я пытаюсь купить мускусную дыню у этих одиноких стражей, но пробовать ее невозможно, ни одна подходит для еды. Эти жалкие молящиеся о щедрости Природы, очевидно, срывают и пожирают их незрелыми, с горечью их самого раннего роста. После выезда от сборщиков винограда в полдень, ни одна деревня не попалась по дороге, но группки грязных лачуг примерно в нескольких милях вправо, возвышаются среди холмов, образующих южную границу долины. Будучи того же цвета, что и общая поверхность вокруг них, они не очень хорошо различимы на расстоянии.

Кажется, существует определенная склонность туземцев выбирать холмы в качестве жилья, даже когда их пахотные земли находятся вдали от долины. Главным соображением может быть полезность более возвышенного места, но и стремительно протекающая горная речка рядом с его домом является для мусульманина источником вечной радости.

Я еду еще в течение некоторого времени после наступления темноты, в надежде добраться до деревни, но ничего не появляется, и наконец, я решаю разбить лагерь. Выбирая позицию за удобным холмом, я разбиваю палатку там, где она будет невидима с дороги, используя камни вместо колышков для палаток. Впервые обитая в этом уникальном приспособлении, я уплетаю виноград, оставшийся после обильного застолья в полдень, и, будучи без всякого покрытия, растягиваюсь, не раздеваясь рядом с перевернутым велосипедом. Несмотря на мягкие напоминания о неудовлетворенном голоде, я наслаждаюсь законной наградой постоянных упражнений на свежем воздухе через десять минут после установки палатки.

Вскоре после полуночи я проснулся от холодного влияния «wee sma' hours» (дословно крошечных часов - идиома обозначает, очень раннее утро) и осознал вероятность того, что палатка окажется более полезной как покрывало, чем как крыша в отсутствие дождя. Я снимаю ее и заворачиваюсь в нее; тонкий тонкий смазанный батист, однако, далеко не одеяло, и на рассвете велосипед и все вокруг залитой одной из самых тяжелых рос в этой местности. Десять миль по не самой хорошей дороге пройдено следующим утром. Неутешительное отражение того, что что-то вроде «плотный завтрак» кажется невозможным где-либо между более крупными городами, и, едва ли оказывает успокаивающее влияние на яростные атаки самого ужасного аппетита. Я начинаю всерьез задумываться о том, чтобы сделать объезд в несколько миль, и добраться до горной деревни, когда я встречаю группу из трех всадников, турецкого бея, с конвоем из двух охранников. Я качусь в это время, и, не колеблясь ни секунды, я останавливаюсь рядом с беям, с единственной целью удовлетворения в некоторой степени моих гастрономических потребностей.

«Бей Эффенди, у тебя есть какой-нибудь ekmek?» Я спрашиваю, вопросительно указывая на его седельные сумки на лошади zaptih, и в то же время давая ему впечатляющую пантомиму понять неконтролируемое состояние моего аппетита.

С тем, что мне кажется в данных обстоятельствах, просто хладнокровным безразличием к человеческим страданиям, бей полностью игнорирует мой запрос и, сосредоточив все свое внимание на велосипеде, спрашивает: «Что это?»

«Американская арба, Эффенди; у тебя есть какой-нибудь ekmek?» играя с намеком пряжкой моего револьверного ремня.

«Откуда ты пришел?»

«Стамбул», - «У тебя есть ekmek в седельных сумках, Эффенди.» На этот раз бей приближается, и манит zaptih, чтобы тот подошел.

«Куда ты направляешься?» «Йозгат! Экмек! Экмек!»,- стучу по сумкам в седле весьма повелительным образом.

Это, однако, не производит никакого внешнего впечатления на усугубляющуюся невозмутимость бея. Он не настолько безразличен к моей беде, как он притворяется. Зная, что у него нет с собой еды и он не может удовлетворить моё желание, но боясь, что отрицательный ответ ускорит мой отъезд, прежде чем он полностью удовлетворит свое любопытство ко мне, он играет маленькую игра в дипломатию в своих интересах.

«Для чего это?», -теперь он спрашивает с душераздирающим безразличием ко всем моим встречным вопросам.

«bin», - отвечаю я, отчаянно, кротко и безразлично, начиная видеть сквозь его игру. «Bin, bin! Bacalem.», - говорит он, дополняя просьбу уговаривающей улыбкой. В то же самое время мой многострадальный пищеварительный аппарат одаряет меня необычайно диким напоминанием, и уже не зная, когда терпение перестает быть добродетелью, я отвечаю на вопрос, не совсем лестно для предков бея и продолжаю свой голодный путь вниз по долине. Через несколько миль после отъезда бея я перехватываю группу крестьян, на ослиной тропе, с несколькими вьючками-ослами, загруженными каменной солью, от которых я, к счастью, могу получить несколько тонких листов ekmek, которые я пожираю сразу, как только сажусь, даже без воды, всухомятку. Кажется, это один из самых вкусных и душевных завтраков, которые я когда-либо ел.

Как и несчастья, благословения, кажется, никогда не приходят поодиночке, потому что через час после того, как я нарушил свой пост, я встречаюсь с группой сельских жителей, работающих на незавершенном участке новой дороги. Некоторые из них завтракают ekmek и yaort и сразу же, Как только я появляюсь на сцене, меня приглашают принять участие в трапезе и занять место в рваном круге, сконцентрированное вокруг большой миски сквашенного молока, чтобы было удобно сидеть, для меня даже специально приготовили кучу травы.

Горячее гостеприимство этих бедных жителей действительно трогательно. Они работают без оплаты и даже без всякого «спасибо», в этой бригаде нет никого кто бы имел одежды, пригодные для прикрытия тела. Их неизменная ежедневная плата за еду - это «промокашка ekmek» и yaort с дыней или огурцом, и то, не всегда, а лишь в качестве роскоши. Тем не менее, в тот момент, когда я подхожу, они выделяют мне место за своим «столом», и двое из них немедленно вскакивают, чтобы я занял удобное место. И среди них не так много мыслей о получении выгоды в связи с приглашением. Эти бедняги, чьи скудные лохмотья с трудом, только ради фарса, можно называть одеждой, на самом деле смущаются при самом скромном упоминании о компенсации. Они наполняют мои карманы хлебом, приносят извинения за отсутствие кофе и сравнивают качество качество табака друг у друга, чтобы сделать для меня приличную сигарету.

Никогда еще репутация Дамы Фортуны за непостоянство не была настолько убедительной, как в случае ее обращения со мной сегодня утром. В десять