Если женщина очень хочет, она менее сдержана, чем мужчина, и это тоже обеспечивает ей первенство. Зачастую женщина не понимает своего преимущества и убеждает партнёра, что он хозяин положения – так привычнее. Плоды женского выбора могут оказаться кислыми, даже горькими, но это уже другая история.

Моё превращение из золушки в принцессу совершалось постепенно, но стараниями Кирилла ускорилось и пошло, пошло, как по маслу. Сия метаморфоза развернулась сомнительным боком: раньше я признавала своё ничтожество, теперь совершенство. Как-то сорвала ноготь и без смущения матюгнулась – научилась у Дона. Кирилл вздрогнул и побежал за йодом. Готов терпеть всё, мне присущее, хорошее и плохое. Пусть терпит. Я приняла новую жизнь, но ведь и старая никуда не делась.

Прошлое нового мужа меня совсем не терзало. Из отдельных реплик складывалось, что были женщины – не мог же здоровый мужик до 45 лет обходиться без секса, не онанизмом же ему заниматься, – но никаких долговременных связей. Значит, не случилось настоящей любви. На что рассчитывал? Говорит, ждал меня. Ни фига себе! Мог прокукарекать всю жизнь и умереть с коммунистическим приветом. Но ведь дождался. Мистика какая-то.

Кирилл не пил, не курил, не стяжал, удивляя трогательной душевной чистотой, какой трудно ожидать в наш развратный век. Всегда выслушивал меня до конца и не переспрашивал, не будил спозаранку, чтобы заняться любовью, не душил в объятьях собственника, берущего своё, как делал охваченный влечением Дон, а любил трепетно, аккуратно, словно я могла дать трещину. Была ли это продуманная врачебная тактика или природная деликатность, не знаю, но она работала на сближение.

Кирюша весь состоял из беззащитной любви, и я погружалась в неё, не задумываясь, где начало и где конец, как не думаешь о воде, когда плывёшь голой в тёплом ночном море, и оно плещется у тебя между ног, вызывая тягучую силу блаженства. Я пила нежность, как хрустальную воду из родника, находя её прозрачность естественной. Но пила, не значит – ценила. Запомнилось лето: на Боровицком холме возле метро пышно цветут каштаны, муж в светло-сером костюме с букетом роз встречает меня с работы. С противоположной стороны улицы я вижу, как на него оглядываются женщины. Приятно. Спускаюсь в переход и выныриваю рядом. Он целует меня в висок:

– Любишь?

– А у тебя есть причины сомневаться?

Дура. Он мечтал о трех банальных словах: «Я тебя люблю». Не сказала. Думала – всегда успею. Но время не ждёт пока мы станем лучше. Если бы я могла быть услышанной: заклинаю всех Христом Богом – не откладывайте нежность на потом! «Потом» не будет, есть только «сейчас».

Самым сложным в наших отношениях оказался постельный дуэт. Повторить первый яркий взрыв, вызванный чувством освобождения, не получалось. Был ли Кирилл мне приятен? Несомненно, как зимой может быть приятно бельё с начёсом или стакан тёплого молока на ночь. Я уже не вздрагивала, от свиста молнии расстегиваемой ширинки и горячих касаний. Даже грубые крестьянские ступни с порепанными пятками меня не смущали, не коробил устойчивый дух больничной химии, пальцы без заусенцев и коротко остриженные розовые ногти. Страшили поцелуи. Они намного интимнее всего остального, происходящего где-то там, на периферии, в конце концов можно потом вымыться с мылом, а вот чувствовать посторонний шершавый язык и мешать свою слюну с чужой… О, для этого надо очень любить!

Случалось, совершив вечерний туалет, я первой ложусь в постель и замираю – спящей он меня не тронет. Я привыкла к быстроте и хозяйскому натиску Дона и теперь, принимая аккуратные объятия нового мужа, честно вдалбливаю себе – поверить и забыть… Легко сказать. У крупного, ширококостного Кирилла явно не хватает мужских гормонов, он даже башмаки снашивает внутрь, как это делают женщины и дети. Во время соитий его большое лицо бледнеет от страсти, тогда как губы, напротив, становятся ярко красными. В нависшей надо мной маске проступают бабьи черты, отбивая охоту к согласному концу. Дон требовал: «Ну же! Смотри, смотри!», и меня от ожившего лица Давида настигал пароксизм восторга. С Кириллом я закрываю глаза, чтобы не чувствовать себя лесбиянкой.

Только его болезненная самоотдача и ошеломляющая нежность изредка доводили меня до финала. На все старания я отзывалась, как инструмент, который слегка треплют за струны. Мозг не вспыхивал синим пламенем и голова не отлетала в высокие сферы, рассыпаясь искрами вожделения. Чтобы не обидеть, научилась мужу подыгрывать. Притворяться неприятно, но легко. Если умело, то партнёр не заметит, тем более влюблённый врач – уже не врач, а только влюблённый. Без него я так никогда бы не узнала, что такое любовь мужчины, готового не кровь за тебя отдать – на это в порыве способны многие, но согласного ждать, пока ты испытаешь блаженство. Кирилл обожал меня сильно и жертвенно, но с врачебной методичностью, а хотелось, чтобы он любил меня иначе, более страстно и не всегда правильно.

В неудачах он винил только себя. Я ему не мешала. Как большинство сильных, умных, талантливых мужчин он был человеком закрытым, но мягкая, застенчивая улыбка, блуждавшая на губах, свидетельствовала, что он счастлив даже при всех издержках нашего союза. О первом замужестве деликатно не расспрашивал, и я уже совсем успокоилась на этот счёт, когда, по прошествии довольно долгого времени, он, лёжа рядом после неудачного секса, вдруг спросил:

– Ты очень его любила?

Я задержала дыхание, дожидаясь, пока сердце перестанет прыгать в горле.

– О чём ты? Это было в другой жизни и так давно, что я уже не знаю – было ли?

К болезненной теме чуткий Кирилл больше не возвращался. Вне спальни мы были ближе друг другу, день уравновешивал ночь. Он просто любил, а я просто позволяла любить себя. На его звонки по мобильнику отзывалась ласково, но без выражения: «Да, любимый». Мне всё сходило с рук. Он старался не выдать разочарования. Лишь однажды, потеряв бдительность, сказал:

– Приснилось: я уезжаю, надолго, может быть навсегда, и ты прильнула ко мне с таким искренним порывом, что захотелось умереть во сне.

Это случилось в начале рабочей недели, и я равнодушно уронила:

– Понедельник – сон бездельник.

О, враг мой – язык. Совсем распустилась. По-моему, Кирилл обиделся, но, как всегда, виду не показал. Иногда мне хотелось его стукнуть, чтобы он крикнул: дура!

Всё перевернуло рождение ребёнка. Я корчилась от схваток, а Галушка, в докторском халате, держал меня за руку, принимая на себя напряжение и боль. Когда Катюня появилась на свет, стало ясно, что предчувствия меня не обманули. Грудная, она уже походила на Дона. Вряд