Человек приблизился к нему еще.

— Исхак! Дорогой ты мой…

Сердце дрогнуло у Исхака. Бекназар! И тут он вдруг ощутил в себе такую слабость, что подкосились ноги. Бекназар подбежал, обнял.

— Дорогой мой, жив…

Не в силах говорить, Исхак крепко прижался к богатырской груди Бекназара. Их окружили джигиты.

Каждому хотелось обнять спасенного. Но Бекназар уже торопил:

— Скорее, скорее!

Исхаку подвели серого аргамака. Бекназар помог сесть в седло, но едва Исхак взял в руки поводья, вдохнул запах коня, ему показалось, что за спиной выросли крылья. Он обернулся в ту сторону, где мрачно темнела крепость Махрам.

— Бекназар-аке, а как же тот, что помог мне бежать? Остался там?

— О нем ты не беспокойся, Исаке! — отвечал Бекназар, подымаясь в седло. — Он везде пройдет… — и, подняв обе руки вверх, воскликнул: — А ну! Аминь, дай нам бог добрую дорогу, помоги нам, дух предков, освети наш путь! Вперед!

И тронул коня…

Птицей летел серый аргамак, а голова в голову с ним несся чубарый. Бекназар поддерживал Исхака под руку. Следом за ними скакали джигиты, скакали, соревнуясь с ветром, по просторам широкой Ферганской долины…

Они держали путь на гору Улутау. Ее величественная громада издалека видна даже в сумраке ночи. Но вот посветлела вершина Улутау, занималась над ней заря. Всадники мчались, не сдерживая коней, туда, навстречу заре, навстречу подымающемуся из-за горы солнцу.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

Потеряв двенадцать тысяч своих людей, Абдурахман все же преодолел сопротивление наступающих и ушел из крепости с пятью сотнями и в сопровождении Исы-оулия. Фон Кауфман тем временем двигался к Коканду во главе многочисленного войска. Насриддин-хан изгнал из города всех, кто при дворе был на стороне Абдурахмана, самого Абдурахмана приказал в город не пускать; нимало не медля, собрал людей, к которым относился с уважением, и вместе с ними вышел пешком из городских ворот навстречу наместнику.

После встречи с Насриддин-ханом фон Кауфман направил донесение военному министру: "По личным объяснениям с ханзадой, выехавшим ко мне навстречу с изъявлением покорности и преданности государю императору, и по другим сведениям, утверждающим его показания, я убедился, что ханзада лично не виновен во вторжении кокандцев в наши пределы. Я признаю ханзаду за человека, с которым можно иметь дело".

Вскоре был составлен договор и подписан с одной стороны Насриддин-ханом, с другой — фон Кауфманом. По условиям договора, северная часть страны вместе с имевшим стратегическое значение городом Наманганом, находившимся на правом берегу Нарына, отходила к Российской империи. Население этой области должно было выплатить контрибуцию в шестьсот тысяч рублей золотом. Насриддин-хан, мечтавший лишь о сохранении ханского титула, охотно на все соглашался…

Фон Кауфман вызвал к себе переводчика и теперь сидел, кого-то явно ожидая. Вскоре вошел адъютант, а с ним изможденный дервиш. Фон Кауфман, приподняв брови, с любопытством смотрел на дервиша. Тот весь съежился и не поднимал глаз.

— Это он?

— Да, ваше сиятельство.

Фон Кауфман улыбнулся.

— Добро пожаловать!

Переводчик тотчас перевел это приветствие, но дервиш-дивана в ответ только затрясся и еще сильнее вдавил голову в плечи. "О аллах, не дай мне увидеть лицо нечестивого, возьми мою душу!" — бормотал он еле слышно.

Фон Кауфман взглянул на переводчика. Тот пожал плечами:

— Ваше сиятельство, он, мне кажется, читает предсмертную молитву…

— Гм… — недовольно произнес фон Кауфман, и переводчик поспешил пояснить:

— Ему, по-видимому, чужды суетные помыслы, он отрекся от благ мирских… Рассудок его затуманен.

Фон Кауфман наклонил голову.

— Гм, да, кажется, что так… Ну, а как ваше имя? — спросил он дивану, теперь уже без всякой ласковости.

Выслушав этот вопрос из уст переводчика, дивана заговорил отрывисто, то и дело запинаясь:

— Мое? Слава богу… имя мое Болот… я по милостивому соизволению аллаха мусульманин… раб божий… пророка Мухаммеда…

Толмач переводил слово за словом, и Кауфман не мог сдержать улыбку.

— Значит, ежели вас об этом спросят, вы так прямо и скажете?

Дивана кивал головой.

— Пускай спрашивают, хорошо, пускай спрашивают…

— Прекрасно! — фон Кауфман поднялся, препоручил дивану адъютанту, приказал, чтобы ханзаду вымыли хорошенько и одели в подобающее платье.

Поскольку волнения в народе не прекращались, а имя Болот-хана было у всех на устах, фон Кауфман решился пойти на такой ход: предъявить людям дивану Болота, показать им, что они обманывались. И он спешно отправил гонцов в Самарканд…

На следующее утро, перед тем как двинуться в путь, дивану снова привели к фон Кауфману. Вид Болота не изменился, и одет он был все в тот же мешковатый серый чапан и старую чалму. Генерал, увидев, что приказ его не выполнен, нахмурился:

— Бог мой, и это наш ханзада?

— Ваше сиятельство, он отказался переменить одежду, — почтительно объяснил адъютант. — И пищу не принимает…

Удивленный фон Кауфман только головою покачал.

Во главе большого военного отряда генерал вступил в Маргелан. День был базарный. Тотчас начали сгонять людей к тому месту, где решили показать им Болота. Занимались этим конные глашатаи.

— Эй! Собирайтесь поживей. Поздоровайтесь с хан-задой Болотом. Вам нужен Болот? Идите поглядите на него! Можете следовать за ним, если вам охота!

Скоро собралась большая и шумная толпа. Люди диву давались, глядя на тщедушного, готового чуть ли не в клубок, как еж, свернуться Болота. "И это ханзада? Но ведь это бродячий дервиш-календер!" — "У бедняги затравленный вид…" — переговаривались в толпе. Все эти слова толмач немедленно переводил фон Кауфману.

Генерал предложил:

— Почтенные старики! Быть может, кто-то из вас сам спросит его, кто он такой?

Переводчик повторил его обращение по-тюркски. Вперед выступил старец в чалме и поздоровался с диваной. Тот ответил на приветствие, поклонился низко и не заговорил, а запричитал:

— Правоверные! Меня взял в плен этот неверный, силой удерживает у себя. Освободите меня…

— Кто же ты, раб божий, следующий по пути, предначертанному богом?

— Мое имя Болот, господин мой… Я раб бога, верую в пророка Мухаммеда…

— Какой Болот?

— Сын Ибрагим-бека, господин…

— А кто такой был Ибрагим-бек?

Дивана отвечал, всхлипывая:

— Сейчас объясню, господин… Ибрагим-бек, да будет аллах к нему милостив, был наш отец, потомок мингов, сын победоносного завоевателя Алим-хапа…

Ропот недоверия пронесся по толпе: "Лжет он!" — "Повторяет, что ему приказали!" Толмач переводил фон Кауфману. Генерал, очевидно, был готов к такому недоверию и только молча кивнул одному из сопровождавших его представителей орды. Тот достал из-за пазухи Коран и вручил старику в чалме. Старик взял Коран, как положено, обеими руками, коснулся губами переплета и затем обратился к диване:

— О смертный, следующий по пути, начертанному богом, согласишься ли ты повторить, что являешься внуком