Шрифт:
Закладка:
— Какое время сейчас?
И сам себе ответил громко и насмешливо:
— Откуда мне знать, я сижу там же, где и ты!
И рассмеялся во весь голос.
Но вот опять забрезжил знакомый луч. Исхак следил за ним, затаив дыхание, как будто мог спугнуть робкого посланца дня. Потом подошел и подставил обе ладони — как подставляет мучимый жаждой человек свои ладони под струйку долгожданной воды. Этот луч — как его жизнь теперь, он еле теплился… Исхак поднес руки ко рту — ему казалось, что он цьет свет, как воду, как молоко матери.
Послышались шаги. Остановились над самой его головой. Отворилась железная дверь, и свет хлынул в темницу потоком, наполнив ее до самого дна. Исхак, ослепленный, опустил голову. Что-то упало рядом с ним. Нагнулся — хлеб. Его бросают раз в сутки. Спустили на веревке маленький медный чайник. Кипяток. Молча Исхак отвязал чайник. Глаза уже привыкли к свету, он поднял голову, окликнул бородатого стража:
— Ассалам алейкум, мусульманин!
Тот отпрянул. Дверь захлопнулась. На голову узнику снова упала тьма.
— Эй! Э-эй! — кричал Исхак.
Нет ответа. Шаги удалялись. "И сегодня он не ответил. Почему ничего не говорит? Разве я преступник? Кому я причинил зло?" — недоумевал Исхак, пережевывая хлеб и запивая его теплой водой.
День проходил за днем. Исхак вел им счет только по тому, сколько раз сторож бросал в зиндан хлеб. День от ночи помогал отличать тонкий луч света из щелки наверху, то появляясь, то исчезая. У Исхака отросли усы, борода, волосы на голове. Первое время голова болела от стоящей в зиндане вони. Потом он привык.
Исхак потихоньку пел от тоски. Или думал о том, как там сейчас, на воле. Высятся вдали могучие громады гор и тают в ясном небе облака, так похожие на космы белой верблюжьей шерсти. Теплое солнце, именно теплое, ласковое, а не жгучее оно сейчас. И раскинулась среди гор благодатная Ферганская долина, пахнущая спелым урюком, хлебом, дынями… Исхаку начинало казаться, что сам он малым муравьем ползет по прекрасной Фергане, дивясь красоте и простору…
Он старался забыться, и это ему иногда удавалось. Он уже не искал ответа на вопрос, почему его не убивают.
Однажды услыхал он гулкий и громкий звук:
— Дун-н…
Звук повторился еще и еще раз. Исхак почувствовал, как задрожала земля…
— Пушки! Пушки палят! — вскочил он. Сердце забилось так, что он почти потерял сознание. Быть может, Момун, Бекназар, Эшмат с большим войском осадили крепость Махрам.
— Эй! — закричал Исхак, подняв голову. — Эй, кто там есть? Эй, кто-нибудь!
Шаги. Кто-то идет. Отворилась железная дверь зин-дана, свет потоком хлынул в темницу, наполнив ее до самого дна… Бородатый стражник свесил голову вниз.
— Ну что? Ты хочешь, чтобы я тебе сказал исповедание веры, а?
Исхак был бесконечно рад услышать человеческий голос.
— Нет, брат, я и сам могу его тебе сказать…
— Ну, так чего ты орешь, — сторож принялся затворять дверь, но Исхак крикнул отчаянно:
— Брат!
Сторож неохотно придержал дверь.
— Скажи, что там происходит на воле? Почему палят из пушек?
Сторож покачал головой.
— Какое тебе до этого дело, мусульманин? Для тебя окончены все мирские дела, верно?
Но он все же не ушел, вероятно, и ему хотелось от скуки поговорить.
— О чем спрашиваешь? Сумятица там, беспорядки. Газават.
Исхак быстро спросил:
— Кто начал газават?
Сторож помолчал, как будто сомневался, стоит ли еще раз открывать рот для ответа, потом сказал тихо:
— Кто зол, тот и затевает драку…
— Орда, значит, начала! Абдурахман начал! Прищемили змее хвост, вот она и тщится весь мир уничтожить… Несчастный народ, несчастная страна…
Исхак метался из угла в угол по темному полу своей темницы. Сторож смотрел и дивился: "Сидит в этой дыре, смерти должен ждать как счастливого избавления, а он, гляди-ка, беспокоится о народе, о стране… С ума, наверное, начал сходить, бедняга".
Исхак поднял голову.
— Эй, батыр! — крикнул сторожу. — Позови сюда Иса-оулию, мне ему надо кое-что сказать.
— Довольно тебе вздор болтать, мусульманин. Помолчи, не то я дверь захлопну. Разговаривать не положено.
А пусть закрывает! Исхак не мог молчать. Душа горела, он не находил себе места и все говорил, говорил негромко сам с собой. Стражник слушал долго, потом спросил:
— Эй… Ты сам-то кто?
Исхак поднял лицо вверх. Там, на фоне прозрачноголубого неба, торчала голова стражника.
— Все теперь разорено, все гибнет! И зачем тебе знать мое имя, брат? А ты, Абдурахман! Кожу с тебя мало содрать с живого…
Стражнику было и дивно, и смешно: подумать только — где Абдурахман, а где этот обросший, грязный узник? Он окончательно убедился, что заключенный спятил с ума, и расхохотался:
— О повелитель, Абдурахману из ваших рук никак не ускользнуть. Ваша царская воля содрать с него кожу не один, а пять раз…
— Смеешься? Смейся! Только не могу я понять, с какой радости ты смеешься, когда гибнет земля твоих отцов, — сказал Исхак спокойно. — Что с восстанием? Оно кончено?
— Какое восстание? Которое поднял хазрет-военачальник?
Исхак отрицательно покачал головой.
— А-а, — протянул сторож. — Которое Болот-хан начал? Так ведь Болот-хан отправился на поклонение гробу пророка. Войско оставил в подчинении у Абдурахмана, а теперь как будто смута снова вышла.
Исхак присел на пол. "О соколы мои, — радостно думалось ему. — Не оставили дело, не покорились орде…" Он больше не хотел разговаривать со стражником, но тот, видно, еще не натешился.
— Повелитель! — крикнул он Исхаку. — Скажи, тебе-то до них что за дело?
Исхак поднялся, сурово глянул в ухмыляющуюся бородатую рожу.
— Я и есть Болот-хан…
Стражник от смеха чуть не свалился в зиндан.
— Ха-ха-ха! А может, ты и досточтимый Абдурахман?
Исхак задрожал от гнева.
— Глупец? Ты мне не веришь?
Но стражник все смеялся. Он не верил. Так, со смехом, не дожидаясь, пока Исхак скажет еще хоть слово, он и захлопнул железную дверь…
А пушки все гремели вдали…
Прошло, должно быть, еще несколько дней. Тяжко томился Исхак. Много раз принимал он решение — не думать ни о чем, но мысли не подчинялись ему; в полусонном оцепенении нередко видел Исхак перед собою картины жизни такие яркие, что казалось — все это происходит на самом деле.
Вот он сам на джайлоо. Неподалеку пасутся красавцы скакуны, и среди них его светло-серый. Кто-то подводит коня Исхаку, и вот они вместе с Бекназаром уже скачут… Куда? Бог весть… Ветер свистит в ушах, мерно стучат конские копыта да позвякивают стремена. Вдруг перед
