отвлекающих факторов, последовавших за падением Стены. К концу марта ему удалось включить объединение в свое видение более тесного Европейского союза. В этом деле Делор послужил ценным союзником: его поддержка была не только недвусмысленной, но и придавала ему важнейший французский акцент. В одном из их разговоров Коль признался Делору, насколько он ценит доброжелательное отношение Сообщества к восточным немцам, и сказал, что, по его мнению, продвижение темы политического союза в Дублине будет наилучшим способом укрепления доверия и избавления Германии от репутации «парового катка» европейского континента[817].

3 апреля канцлер дал «зеленый свет» своим сотрудникам на начало согласования с «элементами заключения», предлагаемыми Елисейским дворцом для Дублина. Сквозь бюрократический жаргон проглядывала важная инструкция, сигнализировавшая о том, что Коль хотел, чтобы на специальном саммите был достигнут согласованный результат, и был готов пойти на компромисс с французами, чтобы добиться этого. Париж, однако, все еще не отказался от своих оговорок относительно формы и характера политического союза, и это делало трудной выработку определенной формулировки. В конце концов, осознав, что время для запуска франко-германской инициативы в преддверии саммита на исходе, Бонн согласился с тем, что ему придется довольствоваться общим набором принципов, а не подробным планом.

И вот 18 апреля, за десять дней до Дублина, Миттеран и Коль обратились с совместным публичным письмом к Хоуи, выполнявшему роль председателя Совета ЕС. Они заявили, что теперь «необходимо ускорить политическое строительство Европы двенадцати» с целью того, чтобы договор, предусматривающий как валютный, так и политический союз, вступил в силу 1 января 1993 г. после ратификации национальными парламентами. С этой целью они предложили активизировать подготовительную работу к МПК ЭВС в декабре и создать отдельную, «параллельную» МПК по политическому союзу. МПК Европейского политического союза (ЕПС) будет иметь четыре конкретные цели: укрепление демократической легитимности союза; повышение эффективности его институтов; обеспечение «единства и согласованности» «политических действий» ЕС; определение и осуществление «общей внешней политики и политики в области безопасности» (ОВПБ)[818].

Несмотря на то что этот документ был провозглашен с должной помпой, он был гораздо менее амбициозным, чем того хотел Коль. Он надеялся начать процесс, ведущий к согласованной конституции для действительно федеративной Европы, которая, как и любое государство-актор, сможет проводить последовательную внешнюю политику. Вместо этого он получил несколько размытых намерений, сформулированных на ни к чему не обязывающем языке. Не было также никакого категорического заявления о дате начала политического МПК. Компромисс с французами выразился в том, что министры иностранных дел должны провести подготовительную работу после саммита 28 апреля, который теперь называется Дублин-I, и подготовить первый отчет о ходе работы для очередного Совета ЕС в июне (Дублин-II). Окончательный доклад будет подготовлен для обсуждения на заседании Совета в Риме в декабре. Идея состояла в том, что во время Дублина-II лидеры стран ЕС примут решение созвать МПК по вопросам ЕПС в конце года.

Что примечательно, в этом контексте французы не выдвигали свою идею конфедерации; вместо этого они сосредоточились на том, как «углубить» сам ЕС. Они были зациклены на аспекте «согласованности», который, по их мнению, мог обеспечить только Совет министров. И учитывая, что до сих пор Совету удалось достичь определенной степени политического единства благодаря координации национальной внешней политики, именно через этот орган Франция надеялась разработать ОВПБ.

Таким образом, области согласия, лежащие в основе письма Коля–Миттерана к Хоуи, были весьма ограниченными, и инициатива скрывала нерешенные разногласия во взглядах и приоритетах. СМИ отмечали, что «Франция и Западная Германия, похоже, больше согласны по методу, чем по существу», при этом Коль говорил о «неизбежности “федеративной Европы”», в то время как французские официальные лица признавались в частном порядке: «Нам не нравится слово федерация»[819].

Тем не менее не могло быть никаких сомнений в том, что Бонн и Париж совместно запустили новую динамику европейского возрождения. И вот за три дня до первого специального саммита в Дублине, во время проводимых раз в два года франко-германских консультаций 25 апреля – пятьдесят пятых в своем роде – Коль с удовлетворением заявил: «Европейское единство и единство Германии создаются вместе; это всегда было европейской мечтой… мы должны сделать это вместе». Миттеран с этим решительно согласился. После нескольких месяцев скрытой напряженности это, по словам Тельчика, стало счастливым событием для канцлера и президента. Оба чувствовали, что они стоят на пороге построения новой Европы, руководствуясь уроками истории, при этом Франция и Германия действуют вместе[820].

Важно отметить, что эта готовность к сближению стала возможной потому, что французы теперь думали о своих национальных интересах как о фундаментально вплетенных в судьбу Европы. Объединяющуюся Германию укрощали не за счет традиционного баланса сил (как отстаивала Тэтчер, которая во всеуслышание выступала за «рассредоточенную», а не «федеративную» Европу)[821], а за счет ее интеграции во все более прочную архитектуру Cообщества. Таким образом, политика Миттерана в отношении Европы не была продиктована исключительно прагматизмом – экономической необходимостью и необходимостью сдерживать мощь Германии. Скорее он действовал, исходя из убеждения, что более тесное экономическое, политическое и оборонное сообщество в Европе в целом пойдет на пользу Франции. Следовательно, «будущее Европы» прочно становилось «функцией франко-германского сотрудничества», что было полной анафемой для Тэтчер[822].

На фоне этого нового настроения Дублин-I позитивно завершил свою работу 28 апреля. Лидеры ЕС подтвердили боннско-парижскую повестку дня политического возобновления, также под председательством Ирландии, на встрече Дублин-II. И большинство партнеров по Сообществу с энтузиазмом поддержали франко-германскую цель создания европейского «Союза», хотя что именно это будет означать, пока не было определено[823].

Немцы также решили некоторые проблемы, связанные с объединением, которые могли бы помешать европейской интеграции. Тот факт, что ГДР будет поглощена ФРГ, подразумевал, что присоединение к ЕС территории Восточных земель не повлечет за собой какого-либо пересмотра существующих договоров ЕС. И это обойдется Сообществу очень дешево, потому что Бонн ясно дал понять, что не будет запрашивать никакого финансирования регионального развития или сельскохозяйственных субсидий. Как выразился Коль, «немцы не намерены совать руку в кошелек Европейского сообщества». Действительно, он нарисовал блестящую картину превращения суровой командной экономики Восточной Германии в рай свободного рынка всего за пять лет. И поскольку введение дойчмарки на Востоке должно было произойти 1 июля 1990 г. – в тот же день, когда был запущен первый этап ЭВС, – все это выглядело очень продуманно. Еще до политического объединения расширенный рынок Германии был бы полностью включен в открытое экономическое пространство единого рынка ЕС[824].

Вдобавок ко всему, канцлер, сознавая чувствительность своих партнеров, изо всех сил старался подавить все разговоры об увеличении числа голосов Германии в ЕС. Было решено, что любые корректировки, которые могут потребоваться в балансе Комиссии или Совете министров, будут