могу.

Мне жутко.

Не настолько я, оказывается, храбрая.

— Всё… нормально, Север. Мы одни, и мне показалось, — Дим врёт.

Абсолютно и точно врёт.

Вот только я, принимая эту ложь, не возражаю. Лишь закусываю до боли нижнюю губу, чтобы следующий шаг, не отрывая ладони от ледяных и грубо изрезанных камней стены, сделать, не посмотреть вниз.

И… и треклятая лестница, делая очередной вираж, заканчивается внезапно.

Как-то вдруг.

Наконец.

— А тут… свежо, — я покачиваюсь.

Выдыхаю, оглядываясь.

И признаю, что Марта была права: нечего смотреть на единственном этаже Чёртовой башни.

Нет тут ничего.

Пустая комната под зияющей дырами крышей, и угадать, какая из этих прорех когда-то была стеклянным окном, невозможно. Не вообразить, что тут, среди всевозможного мусора, обломков кирпичей и вековой пыли, может быть какой-то тайник. И ветер, завывая из всех щелей и метя по полу слежавшиеся листья, с этой мыслью будто соглашается.

Каркает невидимая птица.

— Мрачное место, — Дим выговаривает глухо.

Отпинывает стеклянную бутылку.

Она же бренчит.

— Обсерватория, от которой осталось одно название, — я отзываюсь задумчиво.

Обхожу её по кругу.

Выбираю, куда ступать, потому что и в полу, открывая вид на далёкий нижний этаж, провалы имеются. И если шею сегодня мы не свернем, то можно будет, пожалуй, считать, что под счастливой звездой родились.

— О чём нам здесь скажет Большая Медведица?

— Думаю, её загадку мы никогда не разгадаем, Север, — Дим отвечает, стучит пару раз по стене, справа от входа. — Предлагаю сразу подаваться в дятлы. Давай, ты влево, я вправо. Почти перкуссия, мать его.

Он бормочет со странной интонацией, которую я разобрать не могу. Только смотрю, как пальцы правой руки медленно и через силу — я уверена — сгибаются, ударяются по средней фаланге среднего пальца второй руки, и… Дим вздрагивает, словно опоминается.

Встряхивается.

И стучит уже кулаком.

А я повторяю.

Чтобы напротив лестницы, очертив полукруг, с ним встретиться, столкнуться, касаясь чужой руки, от которой свою отдергивать не хочется, но я убираю. Прислоняюсь затылком к стене, а Дим приваливается рядом.

Достает папиросу, которую закуривать, впрочем, не спешит.

— Ничего, — очевидное я признаю.

— Киносура во времени всегда в центре, — теперь повторяет он.

Щурится, пока я ёмко добавляю:

— Гвоздь тоже в центре. Что если…

Я, осекаясь и спотыкаясь, пробираюсь в центр башни, озираюсь с нового ракурса по сторонам, и к ветхой крыше я голову запрокидываю, но… ничего. Не становится понятней, поэтому трухлявую деревяшку, поднимая пыль, я пинаю мыском кроссовка от души.

Чихаю.

И… и тиснённую в камень звезду я замечаю. Отодвигаю ногой какую-то ветошь, обломки камней и сухую ветку, вижу тройку.

И четвёрку.

Буквы.

— Дим… — я зову.

Приседаю, чтобы разгрести мусор уже руками, увидеть полустёртый круг из чисел. И ещё один, темнее, из букв.

— Что это?

Я спрашиваю растерянно.

А он, подходя ко мне, только поводит головой, наклоняется, и необычный узор на каменном полу мы разглядываем вместе.

— M. A. M. J. J. A. S. O. N. D. J. F, — я разбираю.

Читаю с трудом.

И в «O», что с тем же успехом может быть «С», я не уверена.

— А если так, Север? — Дим, указывая, ведет пальцем, начинает отсчёт с другой буквы. — J. F. M. A. M. J. J. A. S. O. N. D.

— Месяцы, — я выдыхаю пораженно. — Januarius. Январь, по Янусу. Februarius, месяц очищения. И дальше, всё сходится.

— Месяцы, цифры, звёзды, время. Получается, что?..

— Подожди, — телефон я вытаскиваю нетерпеливо, забиваю все слова разом, пролистываю страницы поисковика. — Не то и не то, а если так… Или… постой, время по созвездиям, точное время по звёздам. Цифры… числа…

Что в этом круге от восьми до единицы, за которой почему-то идёт двенадцать, ведет обратный отсчёт к пяти.

И это… сбивает.

Часы, они ведь другие должны быть.

— Ковш Большой Медведицы будет иметь разное положение относительно Киносуры в зависимости от часа или месяца, — Дим дополняет, очищает центр внутреннего круга из цифр, в котором не прореха, а выемка, отверстие правильной формы. — Здесь должна быть стрелка, потому что…

— …Киносура во времени всегда в центре, — я… нахожу, поднимаю на него глаза и экран телефона показываю. — Ноктурлабиум, ночные часы средневековья.

По ним определяли время.

…если увидеть на малом круге из часов едва заметный указатель-треугольник и узнать, что круг подвижен…

…если повернуть этот круг и указать на нужный месяц…

…если через центр диска-часов посмотреть на Киносуру, а стрелку поместить к двум звёздам ковша Большой Медведицы…

…то…

— Часы покажут время, — Дим заканчивает.

А я киваю.

— Поэтому циферблат такой. От пяти вечера до полуночи и с часу ночи до восьми утра. Наши предки были гениями.

— И мы ими тоже скоро будем, — Дим буркает раздраженно, потирает подбородок. — Что нам дано? Предполагается, что Киносура уже в центре. Так? Тогда, что? Тогда остается выбрать месяц и положение Большой Медведицы…

— В мой день, — я вставляю, делаю пару шагов от нетерпения и азарта, который внутри вспыхивает, бежит по венам, заставляя забыть об осторожности, ненадежности старой башни. — Она писала, вспомнить о Большой Медведице в мой день.

— Когда она родилась?

— Семнадцатого апреля, — я отвечаю быстро.

Не думая.

Ибо запомнилось, врезалось как-то сразу в память, что дни рождения у нас рядом, всего на два дня раньше, чем у меня.

— Значит, указатель должен быть на апреле.

Дим сдвигает.

Поворачивает, краснея и приглушенно матерясь, круг, что движется натужно, медленно, под протяжный скрежет и щелчок, который слышится, кажется, только мне.

Как и далёкий, похожий на раскат грома, грохот.

— Дим… — я начинаю и замолкаю.

Оставляю при себе все «показалось».

Позже.

— А стрелка… — Дим, осекаясь, поднимается быстро.

Щурится.

И вокруг себя он прокручивается стремительно, озирается по сторонам. Обходит, забывая, кажется, тоже о ветхом поле, обсерваторию ещё раз, простукивает камни, думает, сдвигая в одну линию брови и потирая затылок.

Я же спрашиваю:

— Она должна указать на стену, да?

— Как относительно Полярной звезды ковш Медведицы в апреле? — Дим бормочет увлеченно, самозабвенно, он ищет что-то в телефоне и моих ответов, пожалуй, не ждёт. — Если вспомнить задачи по астрономии и представить небесную сферу, на которую спроецировать ковш… а север у нас будет… будет здесь, то мы получим… Север, дай палку. Или ветку.

Которую в выемку, в центре ноктурлабиума, он вставляет, ломает, дабы подобие стрелки сделать. и поворачивает Дим её неторопливо, сверяясь с телефоном, в котором систему координат и яркие сферы я, заглядывая через плечо, разглядываю.

Не понимаю.

Только вижу, что время по этой стрелке смещается на три.

— Три часа ночи, — я,