Шрифт:
Закладка:
— Я с ним ни разу не разговаривал по-настоящему и в лаве его не видел, — вставил Полевода. — Как он мог меня изучить?
— Это ты его не видел, — торопился объяснить Костик, — а он тебя видел. Это человек такой: если все идет чисто-гладко, он ни за что не затронет. Но если у тебя дела плохи, если фальшь в работе, непременно подойдет, растолкует, что нужно делать…
— Только вначале обругает. Так?
Костя осуждающе взглянул на Полеводу и заулыбался.
— Бывает, конечно… — согласился он и задумался. — Но в последнее время что-то за ним такого грешка не наблюдается. Ты заметил, Митяй?
— Это, наверно, после того, как крепильщик Карпухин снял с него «стружку», — усмехнулся Полевода.
— Может быть, — согласился Кубарь. — А все же Карпухину не стал мстить. Некоторые говорили: угробит, под расчет подведет старика. А вышло по-другому. Когда Завгородний разобрался, в чем дело, оказалось, что Карпухин совсем не виноват. — И добавил тихо: — Говорят, Евгений Иванович извинения просил у старика. Пришел прямо в штрек, где крепил Карпухин, и сказал: «Прости, батя, что нагрубил». Вот какой он человек! — восхитился Костя. — Скажешь, нет?
— Человек, человек… — рассеянно повторил Полевода и сказал: — Заходи в клеть, опаздываем.
IV
В лаве Чепурной сказал Полеводе:
— Занимай верхний уступ. Теперь он твой. Оттуда лучше «наблюдать».
И Дмитрий догадался по голосу, что Викентий улыбается. «Лучше наблюдать»? За кем наблюдать, если в лаве полумрак и каждый в своем забое, точно в норе, никто никого не видит. Только когда выключишь воздух, можно услышать обгоняющий друг друга остервенелый бой молотков. Но оказалось, что даже в таких условиях можно наблюдать за жизнью всей лавы. Когда забойщики приступили к работе, Чепурной подвинулся ближе к Полеводе, сказал:
— Вот наблюдай: слышишь, как глухо басит самый дальний? Это молоток Кавуна. Силища у него — дай боже!.. Захар загоняет пики так глубоко в уголь, что даже звук уходит в пласт. А вот Прудник: слышишь, как стреляет у него отбойный?.. Точь-в-точь автомат или самоходный велосипед. А у этого тоже басит, но уже не так, как у Захара. Будто сразу несколько дятлов вразнобой долбят кору. О, Горбань — настоящий мастер! — одобрительно протянул Чепурной.
Оказывается, слово «наблюдать» было сказано бригадиром не случайно. Отсюда, с верхнего уступа, по звукам отбойных молотков, по шороху уносившегося вниз угля и скользящим беспокойным световым бликам аккумуляторов можно было видеть работу всей лавы и каждого забойщика в отдельности. Полевода был благодарен бригадиру за науку. Но ему все же было непонятно, почему только с верхнего уступа можно наблюдать за работой бригады. А разве из среднего или самого последнего, нижнего, нельзя? Ведь работа молотков отчетливо слышна из любого уступа. Правда, ему ни разу не приходилось рубать в самом верхнем. Возможно, это и был наиболее выгодный «наблюдательный пункт» для бригадира.
Чепурной спустился в свой уступ, соседний с уступом Полеводы. Дмитрий внимательно осмотрел рабочее место. Ничего особенного: как и во всех других забоях, гладкая, похожая на грифельную доску, вспотевшая кровля, такая же шелушащаяся сланцевая почва. И пласт тот же — мощностью восемьдесят пять сантиметров. Не выпрямишься, как хочется. Приходится работать, ползая на коленях или на боку, упираясь ногами о деревянную стойку. Не закрепишь ее как следует — будешь собирать косточки в самом низу, в коренном штреке. А до него ни мало ни много — двести метров…
Осветив угольный пласт аккумулятором, Полевода обратил внимание на холодный, суровый блеск угля. Включив молоток, принялся рубать и сразу же почувствовал — уголь здесь необычайной крепости. Теперь Полеводе было ясно: Чепурной просто никому не хотел уступать верхний уступ, боялся: одним он окажется не под силу, а другие, такие как Кавун, начнут роптать и требовать за работу в трудном забое особой платы.
«Неправильно делал Чепурной, — думал Полевода, — в лаве трудности должны делиться поровну».
После смены всей бригадой шли к рудничному двору.
— Завтра дашь мне третий уступ, бригадир, — потребовал Кавун. — Я там пять «стружек» сниму. А то Прудник в нем только стрекочет, а толку никакого. Учти мою заявку, иначе с планом можем завалиться, — и зашагал, обгоняя передних.
Полевода шел, думал: «Может быть, собрать всех и посоветоваться: такое дело, хлопцы, у нас не должно быть сынков и пасынков… А впрочем, я сделаю так, как считаю нужным. В конце концов это право бригадира…»
В нарядной Полеводу встретил Колокольников. Он пожал ему руку, поздравил с повышением.
Только сейчас Дмитрий хорошенько разглядел секретаря: ему было лет двадцать восемь. Глубокие, задумчивые, с синеватым отливом глаза смотрели серьезно.
— Через недельку заслушаем вас на комитете, — сказал Колокольников. — По-моему, пора уже ставить вопрос о присвоении вашей бригаде звания коммунистической.
Такое категорическое заявление секретаря было неожиданным для Дмитрия. Он хотел возразить ему, но Колокольников, видимо, куда-то торопился и бросил на ходу:
— Так что готовься, Полевода, на днях созываю комитет.
V
Гремела радиола. Посредине зала лениво шаркали ногами несколько пар. Вид у танцующих был постный. Казалось, они не веселились, а, как автоматы, выполняли надоевшую, неинтересную работу. «И что за удовольствие так танцевать? — с досадой подумал Дмитрий и стал разыскивать глазами Павлика. Ему хотелось видеть его, а зачем, он и сам не знал.
На прислоненных к стене стульях, пришитых реей вплотную друг к другу, со скучающим видом сидели девушки. У радиолы дежурил, меняя пластинки, Звонцов. На нем был диковинный, в ярких узорах, свитер, узкие, грязно-желтого цвета, брюки, чуть не лопавшиеся на толстых ногах, и остроносые лакированные туфли. Можно было подумать, что Пышка собрался выступить на сцене в какой-то необычайной роли. Он то отходил от радиолы, притопывая, комично вихляя толстыми бедрами и выворачивая поочередно носки и пятки, то снова подходил к ней. Благодаря его стараниям, радиола не умолкала ни на минуту. Надрывные звуки саксофона перемешивались с хаотической сухой дробью барабана и трагическими завываниями.
Несколько девушек, пошептавшись, поднялись и торопливо направились к выходу. Полевода наконец-то увидел Прудника. Он шел со сцены вместе с директором Дворца и что-то горячо доказывал ему, резко взмахивая рукой. Дмитрий подошел к ним.
— …Я разрешил Звонцову только проиграть пластинки. Это самая что ни на есть свежина. Пусть молодежь послушает. Отставать от моды не годится. Молодежь должна быть всегда впереди. Это тебе хорошо известно, товарищ Прудник, — не то с усмешкой, не то серьезно сказал директор.
— Мода моде рознь. А
