Шрифт:
Закладка:
– Значит так, да? Тебе просто невыносимо видеть во мне себя. Ведь я точно так же, как и ты, пытаюсь добиться всеобщего уважения, в особенности уважения от тебя, братец. Как ты там говорил? «Мы не выносим людей с теми же недостатками, что и у нас», твой любимый Оскар Уайльд. И вот я хочу, чтобы ты считал меня хоть кем-то более нормальным и достойным, чем просто пустое место. Но ты упорно не хочешь этого делать! Ты так зациклился на себе, на своей цели доказать всем и мёртвому отцу тоже, что ты чего-то стоишь. И это и вправду так, я всегда верила в тебя, восхищалась тобой, уважала. Но ты никогда даже слова обо мне хорошего не скажешь. Я для тебя – никто. А ты для меня – всё, ведь ты убил нашу мать. Неужели так сложно проявить ко мне хоть каплю уважения, сочувствия, да чего угодно?
– А зачем? – Элрой ответил почти сразу, будто пытался всеми силами ни о чём не думать и не поддаваться боли, смешанной с яростью. – От этого ты мне не станешь тут же нужной. От тебя нет никакой пользы.
Тория лишь бесстрашно подняла подбородок, точно ожидала такого ответа, потому что знала своего брата лучше всех.
– Ты трус, Элрой. Ничтожество. Только ничтожные люди бояться признаться самому себе в своих страхах и принять их.
– Тварь!
Элрой вдруг в бешенстве схватил со стола пистолет и выстрелил в голову Тории.
Она любила его теперь совсем по-другому – ведь он заставил её страдать.
Уильям Сомерсет Моэм
Убить собственную сестру…
Я резко отшатнулась от двери и на ватных ногах завернула за угол, чтобы выходящий Элрой меня не успел увидеть. Перед глазами до сих пор стоял образ окровавленных голубых волос: вот ещё секунду назад Тория была жива, а сейчас лежала на полу с дыркой в голове. Всё тело тряслось от ужаса, чёрные пряди прилипли к взмокшей шее, желудок тщетно пытался выплюнуть ни капли грамма из еды, потому что вот уже как два дня я ничего не ела. Такая разная реакция на смерть: сначала умер Ченс, а затем Тория – к одной смерти я уже давно морально приготовилась, но вот ко второй… это оказалось так неожиданно и почему-то до тошноты страшно. Откуда-то я была уверена, что Элрой услышит клацанье моих зубов и частое дыхание, но вскоре его шаги стихли в другом конце коридора, а я одна осталась посреди холодных бетонных стен и зимы за окном.
Омерзение текло в крови, ненависть усиливалась с каждым ударом сердца, ошеломление пульсировало в голове вместе с телом – так моё отношение к Элрою резко поменялось. С самого начала я подозревала в нём что-то нехорошее, но несмотря на это, тянулась к его тьме, как к долгожданному берегу среди океана, пока не увидела в нём монстров и не решила, что лучше умереть свободной, чем в клыках чудовищ. И сейчас мне стало так страшно от представления того, что могло бы со мной произойти, согласись я быть с Элроем – это был бы ад от смены личностей до любви Донны. И не было бы меня – и не было бы жизни.
Ничего не было бы.
Меня затошнило, и я поспешила в первый попавшийся туалет, вот только застыла на входе, увидев сидящего на полу Джозефа. Какие-то таблетки оказались разбросаны вокруг него, десять из них лежали в ладони, тогда как в другой – окровавленное лезвие. С дюжину кровоточащих порезов яркими линиями выделялись на бледной коже, волосы лохматыми вихрями пытались прикрыть потемневшие голубые глаза, полные слёз и сожаления. Не донеся ладонь до рта, парень поднял на меня взгляд и от неожиданности выронил все таблетки.
– Не подходи!
На слабых ногах он вдруг быстро поднялся с пола и, опёршись рукой о раковину, выставил вперёд лезвие, будто таким образом желал защититься. От меня?..
– Джозеф…
Я прикрыла рот рукой, не в силах смотреть на его порезы, оголённый торс в крови и груду таблеток, которыми молодой человек только что хотел покончить с собой. Уже во второй раз… Или не во второй? Откуда мне знать, сколько раз Джозеф пытался покинуть этот мир? Я ведь даже не знала, как сильно он страдал изнутри: его спокойствие, уверенность в себе и доброта всегда уверяли меня в том, что с ним всё в порядке. Но ведь это оказалось далеко не так. Ему было больно, что брат и сестра не слушали его и ссорились между собой; больно, что всё детство он мечтал о том, как бы угодить отцу и быть лучше сводного брата; больно, что я когда-то его бросила из-за убийств и его тёмной натуры, тогда как я сама убила нескольких человек. Ему больно – дышать, видеть, слышать, мыслить, чувствовать, вспоминать. Ему всё это было так больно, что он был готов пойти на единственный способ со всем этим покончить – сдохнуть от таблеток в луже собственной крови в замке своего врага и брата одновременно.
Ему было больно от своего же существования.
А мне – больно видеть, как самый любимый человек страдал и хотел умереть.
– Я разочаровал тебя уже во второй раз! – в слезах воскликнул Джозеф, дрожа всем телом и неотрывно глядя на меня. – Уже во второй раз ты считаешь меня монстром… Но в этот раз всё хуже, чем тогда полтора года назад: в этот раз не сотрёшь тебе память, потому что никогда в жизни я больше не повторю своей ошибки и никогда в жизни больше не захочу тебя обманывать; в этот раз я убил не каких-то незнакомых людей, а собственного брата… Брата, понимаешь! Этого маленького, но такого умного братика…
– Я… – мне было мучительно видеть его кровь и отчаяние, что и меня заставляло чуть ли не плакать. – Я простила тебя, Джозеф. То, что я сказала вчера… я тогда только пришла в себя и ещё ничего не соображала, особенно после слов Элроя. Я была полна ненависти и вовсе не хотела её на тебя выплёскивать…
– Мы не можем продолжать отношения, построенные на лжи и чужой крови, Делора, – со скорбью в голосе мотнул головой парень. – Всё было хорошо, но это счастье было лишь из-за того, что ты ничего не знала, а я лгал тебе, чувствуя такую вину, что хотел умереть.
– И я узнала правду, но… – я закусила губу до крови, собираясь с мыслями. – Я до сих пор тебя люблю. И всегда буду любить.
Джозеф схватился за волосы, и я побоялась, как бы он лезвием не порезал себе голову.
– Нет! Мы не можем больше быть вместе, не можем!
– Почему? – в отчаянии спросила я, а он всё продолжал плакать.
– Я не могу видеть этот шрам на тебе, я не могу больше вспоминать! Одно и то же воспоминание мучает меня уже на протяжении года… я так больше не могу, Делора. Я не могу видеть твоё лицо и знать, что я сделал с тобой…
Сердце в груди обрывалось.
– Но, Джозеф…
– Из-за меня ты два раза чуть ли не умерла! – закричал он, вновь хватаясь за раковину, будто только с трудом мог удержаться на ногах. – Пойми, Делора! Мы слишком разные, со мной слишком опасно, я слишком ненавижу себя! Нельзя любить такого человека, который причинил тебе столько боли и разрушил тебя до основания. Из-за меня на твоё место пришёл Адлер. Я думал… думал, что навсегда тебя потерял, но впервые за всю жизнь не стал терять надежды и дал себе слово спасти тебя. Но вовсе не для того, чтобы попросить у тебя прощения, потому что такое не прощают, пойми. Такое нельзя простить. И таких, как я, нельзя любить. Кто знает, что я могу ещё сделать с тобой? Я ведь сам от себя не ожидал того, что пойду к твоему отцу, но это случилось. Я не ожидал, что смогу кого-то убить или подстрелить тебя. Но я это сделал, потому что тьма во мне была посажена отцом, а я слишком слаб, чтобы от неё избавиться. Кто знает, вдруг в следующий раз я и вправду убью тебя?
