– Элрой…

– Рассказал нам с Ричи их историю, – опередил меня друг. – И это ужасно. Удивительно, как Джозеф до сих пор не покончил с собой, потому что кто знает, как бы на его месте поступил бы я или ты. Он силён, но сломан. Знаешь, что означает моё имя? Шанс. И этот шанс на новую любовь между вами определённо заслуживает внимания. Ты… должна простить его.

С широко распахнутыми глазами я смотрела на него и не верила своим ушам: никогда бы не подумала, что этот пятнадцатилетний паренёк мог быть умным, а главное… что он был прав. Ужасно прав, ведь я и сама хотела простить Джозефа, точнее дать ему шанс попробовать всё с чистого листа. То ли я всё больше отдалялась от тех событий в лаборатории моего отца, то ли так поменялся мой образ мыслей, то ли я всё больше замечала изменения из-за объединения с двумя другими личностями, то ли так подействовал хороший долгий сон, но так или иначе, я уже хотела забрать свои слова обратно: «Я тебе никогда не прощу тебе того, что ты со мной сделал, Джозеф. Никогда. Ты во всём виноват».

Да, он виноват… но и я тоже.

– Я знаю, – шумно вздохнула я, не выдерживая гул своих же мыслей. – Я… я постараюсь.

– Я уверен, у тебя всё получится, – похлопал меня по плечу Ченс. – У тебя всегда всё получается.

– А ты?

Наши взгляды встретились, и я вновь ощутила между нами некую родственность: он как младший брат был похож чёрными волосами и оттенком зелёного у глаз. И как якобы своему младшему брату мне искренне хотелось ему помочь, но как это сделать, если тот всё время прятался за широкой улыбкой? Но что-то неуловимо смиренное и причиняющее боль сейчас читалось на лице друга: если он пришёл сюда не за тем, чтобы попрощаться, тогда за чем? Ведь он не стал бы заходить ко мне так поздно вечером и просить меня дать Джозефу второй шанс, если бы Ченс тем самым не хотел сказать свои последние слова? Составить со мной последний разговор?

– А что я? – хмыкнул он, опустив взгляд. – Для меня уже всё поздно.

Я нерешительно коснулась его руки.

– Но, Ченс…

– Знаешь, что мне сказала Ричи в последний раз? – он неотрывно смотрел на мои кривоватые пальцы. – «Сколько раз ты падал… и каждый раз поднимался. Мне нравится чувство, когда ты переборол себя и вышел из зоны комфорта, и мне нравится наблюдать за тем, как ты сам упиваешься этим чувством. Мне нравится наблюдать, как ты пытаешься сделать новый трюк на скейтборде, падаешь, встаёшь: все коленки и ладони в крови, но ты пытаешься снова и снова… и получается. Черт возьми, получается! Точно так же и в остальном: ты падаешь, чтобы подняться с новой силой. Ты уже не тот, что был до падения. Ты будешь сильнее и опытнее, но только если встанешь». Но теперь мне незачем вставать.

Он хрипло рассмеялся, и в ночи он мне показался внезапно сильно состарившимся, будто белые локоны в чёрных волосах были не от болезни, а от старости. Больно, очень больно наблюдать за сломленностью других, особенно близких тебе людей, – это ломало самого тебя. А что после этого, что? Окровавленные осколки всех наших душ дождём падали в бездонные глазницы смерти, а та лишь смеялась в ответ, всегда оставаясь голодной.

– Но ты ведь такой смелый, такой радостный, такой упорный! – слабо возразила я, сжав его пальцы, которые оказалось в этот момент такими хрупкими, что я боялась их случайно раздавить. – Ты ведь всегда всем дарил свою улыбку, был весел в самые тяжёлые моменты…

– Да, я и вправду вёл себя в последнее время слишком… – казалось, совершенно меня не слушая, говорил Ченс и на секунду задумался, зажмурившись, – бестолково, неадекватно, глупо… стал слишком много смеяться и смеяться невпопад, постоянно рисковал, никогда не плакал и не унывал, как бы больно и плохо ни было. Я просто хотел жить. Отчаянно хотел жить, не обращая внимания на все невзгоды, преграды и сломанные части сердца. Я не хотел поддаваться боли и тьме, поэтому и вёл себя так безумно… А ещё я хотел узнать, какой я настоящий. Ведь всю свою жизнь я стремился к идеалу: быть накаченным, сильным, красивым, иметь идеальный загар, идеальный пресс, идеальный ум – всё идеальное. А с болезнью я наконец-то решил всё это бросить и посмотреть, какой я на самом деле. А оказался я самым обычным хулиганом, любящим покурить и выпить. Я оказался никем. Я – никто. Никто, никто, никто. Всё это время я лгал самому себе, лгал себе в том, что чего-то стоил, что кому-то был по-настоящему дорог и нужен. Лгал, лгал и лгал. И эта ложь совершенно не была во благо. И даже не пытайся меня переубедить. Уже поздно. Слишком поздно…

Я молча обняла его, прижав к себе его ослабевшее тело, что оказалось ещё более хрупким, чем пальцы, будто песчаная крепость могла вот-вот рухнуть. С каждой секундой друг становился всё легче, словно частички его кожи постепенно исчезали, чтобы показать, что там внутри. А что там, что? Пустота? Горе и отчаяние? Кровавые руки лжи или отрезанная голова правды? Не важно – главное Ченс ещё оставался живым. Но надолго ли?..

– Я всегда давал всем второй шанс. Но никогда не давал его себе.

Я так и стояла, пока на ладонях не появилась горстка пепла – всё, что осталось от Ченса.

Слёз не было. Эмоций тоже. И мыслей.

Абсолютное ничто.

Я тупо смотрела на этот пепел в течение нескольких десятков минут или часов – я не знала и не хотела узнавать, сколько прошло времени. Всего лишь смотрела на эту серую горку и не могла поверить в случившееся: вот ещё какое-то время назад Ченс, мой верный друг, стоял передо мной и разговаривал, двигал своим ртом, дышал, моргал, сжимал мои пальцы в ответ, встречался со мной взглядом, улыбался и даже смеялся – а теперь от него не осталось даже тела, никакого очертания того, как он выглядел, будто я просто что-то сожгла, а не умер человек.

«Поэтому я и забросил спорт и решил, вот, погубить своё здоровье ещё больше. Какая разница, если пепел от меня останется такой же, как и от родителей и многих других? И даже никто не узнает, кто сгорел, почему вредил самому себе, зачем курил и пил. Даже моей неотразимой внешности не останется, хотя я совершенно не самовлюблённый мудак, но кому не хочется остаться после смерти таким же, каким ты был при жизни? Жаль, что сейчас это уже у многих невозможно. И у меня в том числе».

Это было всего неделю назад… тогда я ещё отказывалась верить, надеялась на то, что отец успеет приготовить лекарство, представляла себе всё это каким-то далёким… и хотя Ченс очень долго продержался, его всё равно ничего не спасло от болезни.

От смерти.

Успел ли он попрощаться с остальными? Или только со мной и с Ричелл? А как она сама? Плакала ли она от того, что потеряла лучшего друга, или, как и я,так же пусто смотрела перед собой и не могла сдвинуться с места из-за слишком тяжёлого воздуха, наполненного страданиями и запахом гибели? Или от злости била стену перед тем, как загубить своё здоровье ядом сигарет? Ведь всё равно умирать… И мне тоже.

И Джозефу.

«И этот шанс на новую любовь между вами определённо заслуживает внимания. Ты… должна простить его».