Александром, на боевых конях и в гуще схватки с врагами. При всей занятости в государственных делах и личном участии в войнах и политике Филипп не забывал о существовании искусства, нуждался в эстетическом оформлении своего быта, желая видеть во всём этом себя и знаки своих успехов. Чаще всего царь заказывал свои изображения как олимпионика*, восседающим на олимпийской колеснице под эгидой* Афины, раздавая картины в качестве даров чужеземным посланникам, которые в последнее время прибывали в Пеллу во множестве с деловыми визитами – на поклон или с предложениями мира, изъявлением покорности.

Однажды вечером он послал слугу за Александром. Когда тот пришёл в кабинет, недоумевая, по какой надобности, встретил его загадочной улыбкой; подал монету размером крупнее обычной.

– Что это, отец? – удивился Александр.

– Смотри внимательней! – продолжал улыбаться Филипп.

Александр повертел монету в руках: монета была золотая, свежая, ярко блестела при свете лампадария. На лицевой стороне он разглядел свой профиль с лавровым венком на голове.

Лицо Филиппа источало самодовольную радость.

– Мой подарок герою Херонеи! Я приказал ваятелю Лисиппу* изобразить тебя на новой монете. Она пока образец. Но я намерен выпускать её вместе с теми, что давно имеют хождение по всей Греции, те, где есть одно моё изображение. Ты знаешь, что прежние я приказал выпускать наперекор суждению греков, что на них можно изображать только лики богов. Но цари чем хуже богов? – Он хрипло рассмеялся. – Пусть боги Олимпа потеснятся, уступят нам с тобой место, хотя бы на моих монетах.

Довольный произведенным эффектом, а это он заметил по удивлённо-счастливому лицу сына, Филипп со значением добавил:

– Заказал Лисиппу несколько твоих статуй. Одну пусть делает из лучшей коринфской бронзы. Я принесу её в дар святилищу в Олимпии. На днях собираюсь туда; нужно посоветоваться с Зевсом по своим вопросам. А ещё задумал я выстроить в Олимпии собственное святилище, имя которому будет Филиппейон; там выставлю статуи всех членов нашей семьи – свою, твоей матери, тебя и моих родителей – царя Аминты и Эвридики, найду место для остальных предков семьи.

– Отец, зачем в Олимпии, в этом центре греческих святынь, оставлять наши ценные дары? В Македонии есть святилища, чтобы оказывать богам и героям почитание? Они есть в Додоне, Дионе, Эвклее.

– Ты неправ, Александр! В Олимпию приходили паломники со всей Греции во все времена. Идут уже тысячу лет и будут ещё идти столько же, и каждый из них, увидев мой изумительной красоты Филиппейон, богатый и неповторимый в своём образе, будет разносить весть обо мне, словно о божестве. Рядом со мной ты, Александр, мой наследник, и тебе достанутся лавры героя. Теперь понимаешь, к чему моя затея?

Филипп не стал затягивать с решением о возведении Филиппейон. Призвал ваятеля Леохара – его статуи Артемиды, Аполлона и Ганимеда говорили сами за себя. Вскоре Леохар показал макет небольшого семейного храма, выглядевшего достаточно изящным. А всё оттого, что имел необычную для греков кольцевую форму. Восемнадцать ионических* колонн подчёркивали его стройность, они стояли на основании с тремя ступеньками и поддерживали антаблемент – верхнюю часть сооружения из камня. Кровля покрывалась «черепицей», вырезанной из белого мрамора, вверху размещался стилизованный цветок из кованой бронзы. Стены возводились из прямоугольных известняковых блоков с последующей штукатуркой красного цвета; по ней прорезались белые швы, что создавало иллюзию мелкоштучной кладки. Внутри сакрального помещения, целлы, помещались статуи членов царской семьи, которые с этого момента становились объектом божественного поклонения всех, кто приближался к святилищу.

Царь остался доволен макетом, после чего поручил Леохару возвести Филиппейон в Олимпии в натуральную величину.

* * *

Перед отъездом Александра в Афины Филипп пригласил его на прощальную трапезу и в завершение загадочно произнёс:

– В Афинах Антипатр передаст тебе мой подарок. – Заметив на лице сына недоумение, ухмыльнулся: – Тебе понравится!

Слова отца озаботили Александра лишь на время, но через несколько дней он забыл обо всём, что не касалось сборов в дальнюю дорогу. Новое чувство собственной значимости, что он едет к афинянам решать их судьбу и от него теперь зависит многое, переполняло юного наследника. То, что отец позволил ему действовать самостоятельно, радовало и в то же время настраивало на огромную ответственность за результаты переговоров на предмет «вечного мира». Конечно, он волновался! В эти дни лишь милый сердцу Гефестион, осведомлённый о душевном состоянии друга, поддерживал его, утихомиривал ненужные страсти, украшая своим присутствием досуг Александра в уже опостылевшем ему дворце.

Письма Аристотеля

Перед отбытием в Афины Александр получил одновременно несколько писем от Аристотеля. Наставник писал ему из Стагир чуть ли не ежедневно, а отправлял с оказией, когда предоставлялась возможность. В свойственной ему назидательной манере наставник высказывал опасения за неправильные, на его взгляд, шаги, которые предпринимал юноша в сложный возрастной период:

«Аристотель – Александру: Хайре! Береги и копи время, на которое ты прежде не обращал внимания и которое мимо тебя проходило впустую. Самое позорное для тебя – это потеря времени по собственной небрежности. Посмотри вокруг и заметь тех людей, кто наибольшую часть жизни тратит на дурные дела, немалую – на безделье, а остальную – не на полезные дела. Выделенное тебе Судьбой время на жизнь имеет предел, оно умирает с каждым твоим вздохом. Не упуская без цели, без дела ни дня, ни часу! Получишь выгоду от дня сегодняшнего – меньше будешь зависеть от дня завтрашнего»…

Александр читал такие письма с удовольствием, хотя его не устраивало, когда наставник думал о нём как о наивном мальчике.

…«Быть может, ты спросишь, как поступаю я, если смею тебя поучать? Признаюсь, могу сказать, что в жизни своей я зря потерял достаточно времени, особенно в молодости, и в этом назову причины моего скромного имущественного достатка и всякие удары судьбы. Я тебе советую, чтобы ты лучше берег своё достояние – время, начиная с сегодняшнего дня! А мне уж поздно быть бережливым, когда осталось на донышке. Да к тому же остаётся там не только мало, но и самое что ни есть скверное. Будь здоров, мой мальчик!»

Александр принялся за второе письмо:

«Аристотель – Александру Хайре! Знаю, что ты сильно занят, помогаешь отцу. Не дожидаясь ответа от тебя, пишу ещё одно.

Читаешь ли ты своего любимого Гомера? Помнится, без Илиады и „Странствий Одиссея“ ты не засыпал. Продолжай читать, и не только Гомера, не ссылайся на занятость или перемену мест. В чтении душа обретает покой и уверенность, а метания – признак больной души. Не спеши менять свои предпочтения автору или произведению.