они на заседание не явились, и обвинитель зачитал вслух их письменные показания. Если Сергеев отметил трудолюбие Нуреева на гастролях, то Соловьев, по рассказу Тамары, заявил, что Рудольф в Париже замыслил бегство. Его утверждение поспешила опровергнуть Осипенко. Рудольфу действительно очень хотелось посмотреть Париж, сказала она суду, но оставаться в этом городе он не собирался. Он слишком сильно предвкушал выступление в Лондоне. И если бы ему разрешили вылететь туда с остальными артистами, отважно резюмировала она, «ничего бы не случилось».

Наконец подошел черед Грузинского, ответственного за авиабилеты. Он живописал разыгравшуюся в Ле-Бурже сцену: как Рудольф вырвался из рук Стрижевского и побежал к французским полицейским и как он, в свою очередь, позвонил в посольство. Советский посол, настаивал Грузинский, пытался уговорить Рудольфа вернуться домой.

Исход судебного заседания был предопределен заранее. Днем раньше в газете «Известия» было опубликовано письмо с обвинением Сергеева и Дудинской в своевольном руководстве театром. Его подписали все ведущие балерины Кировского: Алла Осипенко, Ирина Колпакова, Нинель Кургапкина, Алла Шелест, Ольга Моисеева и Нинель Петрова. Сергеев и Дудинская, утверждали они, «препятствовали новому поколению артистов подняться на их уровень». Нуреев в письме не упоминался, зато акцентировался факт вынужденного ухода из труппы и перехода на работу в Новосибирск Кости Бруднова и Никиты Долгушина (двух танцовщиков, которыми более всего восхищался Рудольф). Появление подобного письма в советской правительственной газете означало одно: желание партийных чиновников наказать Сергеева за побег Нуреева и показать, что артисты Кировского разделяли их мнение о вине руководства[177].

Письмо произвело сенсацию и невольно стало главным козырем защиты. Адвокат Нуреева зачитала его вслух и заявила: вот еще одно доказательство того, что атмосфера в Кировском театре была отравлена интригами, а талантливой молодежи не давали хода. В театре было столько проблем, а отношения между артистами и руководством были такими напряженными, что из простой ночной прогулки по Парижу раздули целую драму. Не ограничившись этим, адвокат договорилась даже до того, что обвинила сотрудников КГБ в том, что они подстроили Рудольфу ловушку.

Судья вряд ли раздумывала, прежде чем признать Нуреева виновным. Но по какой причине она назначила ему самое легкое из всех возможных наказаний – тюремное заключение сроком на семь лет – можно только догадываться. Смертный приговор наверняка вызвал бы на Западе негативный резонанс, а более легкий приговор оставлял для Нуреева шанс вернуться. Возможно, она также подразумевала вину КГБ.

Но до конца жизни Нуреева приговор отменен не был[178].

Глава 16

Принц и битник

Вернувшись через неделю после нью-йоркского дебюта в Лондон, Рудольф зажил с Эриком в меблированной квартире, которую они сняли в доме № 22 по Роланд-Гарденс в Южном Кенсингтоне. Следующие три месяца они редко расставались. Каждое утро друзья отправлялись на тренировку в репетиционную студию на принадлежавшем Рудольфу «Карман-Гиа», хотя ни у того, ни у другого не было ни водительских прав, ни навыков вождения. До студии Королевского балета в Бэронс-Корте было не более десяти минут езды, но, когда Рудольф сидел за рулем, Эрик так нервничал, что готов был «открыть дверцу и выскочить». А «когда автомобиль вел я, – вспоминал Брун, – с ним творилось то же самое. Машина выглядела так, словно по ней кто-то бил молотком. Люди кричали на нас и обзывали нас убийцами». Решила проблему Фонтейн. Она быстро свела их с инструктором из ассоциации автомобилистов. Инструктор настоял, чтобы они сдали экзамен на право вождения. Для Эрика это оказалось «хуже, чем выход на сцену». «Иди первым, – заявил он Рудольфу. – Если сдашь, тогда я тоже пойду на экзамен. А провалишься – значит, и у меня не выгорит». Вскоре Рудольф вернулся, размахивая водительскими правами. То, что он их получил, было чудом. Так считали все, кто ездил вместе с ним в последующие годы. Эрику тоже удалось сдать экзамен; но ни один из них так и не научился парковаться. По рассказу Джона Тули, бывшего тогда помощником главного администратора Королевского оперного театра, Рудольф звонил ему чуть ли не каждый день с улицы. «Я здесь», – начинал он, и Тули посылал вниз секретаря, чтобы тот припарковал его автомобиль.

В те первые недели Рудольф и Эрик вели тихий образ жизни. Фонтейн находилась на гастролях в Австралии, и друзья время от времени обедали с Надей Нериной, единственной партнершей Бруна в тот сезон, и ее мужем Чарльзом Гордоном. «Чарлик, Эрик сказал, что вы мне поможете», – сообщил Рудольф Гордону через час после их знакомства. Гордон был коммерческим банкиром, и Рудольф, не теряя времени, решил воспользоваться его профессиональным опытом и советом (как поступал он с каждым человеком, обладавшим познаниями в неизвестной ему сфере). А поскольку Гордон был также другом Эрика, Рудольф заключил, что ему можно доверять.

«Я человек бедный, без денег, – сказал он банкиру. – Но я хочу разбогатеть. Без налогообложения!» Последние два слова обескуражили Гордона. Позднее он рассказывал: «Я чувствовал, что он пристально за мною наблюдал. Желал посмотреть, как я отреагирую на употребленный им термин, значение которого тогда не понимали до конца даже образованные бухгалтеры». За обедом Эрик и Гордон говорили о минувших временах, а Рудольф, по свидетельству банкира, сидел, «хмуря брови, скучая и бросая раздраженные взгляды – ведь разговор его не касался. А ему необходимо было находиться в центре беседы, направлять ее в русло интересовавших его лично тем, деструктивных или интеллектуальных, интригующих или приятных ему. Он перебил Эрика и тут же продемонстрировал свою поразительную интуицию – этот особый, присущий ему дар ощущать затылком врага или настоящего друга».

«Чарлик меня ненавидит», – заявил Рудольф Нериной. И в этот же момент Гордон понял: Рудольф был абсолютно «прав. Он меня действительно не интересовал, но со своим психическим даром он осознал правду раньше любого из нас». И все-таки, пусть и с оговорками, Гордон согласился помочь Рудольфу и уже на следующий день познакомил его с агентом своей жены, Сандером Горлинским. Родившийся в Киеве в 1908 году, Горлинский вырос в Берлине. Однако разгул нацизма вынудил его бежать – сначала в Париж, а позднее в Англию, где он уже успел оставить свой след, подарив англичанам возможность вновь наслаждаться итальянской оперой по окончании войны. Искусный посредник, умевший настоять на своем и добиться желаемого, обладавший завидным «чутьем на звезд и массой личного обаяния», Горлинский слыл ценителем хорошего коньяка и красивой одежды. «Если вы желаете получать крупные гонорары, – говаривал он, – тогда вы должны подобающе одеваться». В числе его клиентов были такие видные в музыкальном мире фигуры,