помощи баронов и парламента. Но даже если бы восстание крестьян не лишило Уиклифа поддержки аристократии, их союз должен был распасться ввиду нового положения реформатора. За несколько месяцев до взрыва восстания он сделал замечательный шаг, превративший его из реформатора дисциплины и политических отношений церкви в противника ее основных верований. Главенство средневековой церкви основывалось главным образом на учении о пресуществлении. Исключительное право совершать чудо, происходящее во время литургии, высоко возносило самого последнего священника даже над князьями. Великое восстание, более чем через век приведшее к установлению религиозной свободы и к отчуждению массы германских народов от католической церкви, началось формальным отрицанием учения о пресуществлении, которое выдвинул Уиклиф весной 1381 года.

Этот поступок был тем смелее, что Уиклиф был совсем одинок. Университет, где до того его влияние было всемогущим, тотчас осудил его. Джон Гентский велел ему замолчать. Как доктор богословия Уиклиф руководил несколькими диспутами в аудиториях августинских каноников, когда публично было оглашено его осуждение университетом; на мгновение он смутился, но затем попросил канцлера или любого из докторов опровергнуть заключения, к которым он пришел. На запрет герцога Ланкастерского он отвечал открытой проповедью своего учения, кончавшейся словами, полными горделивого спокойствия: «Я верю, что в конце концов истина возьмет верх». Его мужество рассеяло страх окружающих. Университет принял его апелляцию, лишил его противников должностей, и те молча стали на его сторону.

Но Уиклиф уже не искал поддержки у образованных и богатых классов, на которые он раньше опирался. Он апеллировал ко всей Англии, и эта апелляция замечательна как первая в этом роде в нашей истории. С изумительным рвением он издавал трактат за трактатом на народном языке. Сухая логика латыни, темные и запутанные доводы, с которыми великий ученый обращался к своим слушателям в университете, внезапно исчезли, и, что доказывает его удивительный талант, схоласт вдруг превратился в горячего памфлетиста. Если Чосер — отец позднейшей английской поэзии, то Уиклиф — отец английской прозы. Грубый, ясный, простой язык его трактатов — речь современного пахаря и торговца, правда, украшенная живописными библейскими выражениями, — представляется в применении к литературе таким же созданием автора, как и слог, в котором он воплотил его, — изящные резкие сентенции, язвительный сарказм, резкие противопоставления, будившие, подобно хлысту, самый ленивый ум.

Освободившись от пут безусловной веры, ум Уиклифа шел все дальше по пути скептицизма, последовательно приходя к отрицанию прощений, индульгенций, отпущений, поклонения мощам святых, почитания их изображений и самих святых. Прямое обращение к Библии как к единой основе веры, наряду с провозглашением права всякого образованного человека самому исследовать ее, грозили гибелью самым основам старой догматики. Эти смелые отрицания не ограничивались тесным кругом еще примыкавших к нему учеников: с практической ловкостью, составлявшей особенность его характера, Уиклиф за несколько лет до того образовал общество бедных проповедников, «простых священников»; их простые проповеди и длинные деревенские облачения вызывали насмешки духовенства, но скоро они оказались неоценимым средством распространения идей их учителя. Как велики были их успехи, можно видеть из преувеличений их испуганных противников. Несколько лет спустя они жаловались на многочисленность последователей Уиклифа во всех классах общества: среди баронов, в городах, среди сельского населения, даже в монастырских кельях. «Половина всех встречных принадлежит к лоллардам».

Лоллард (вероятно, пустомеля) — насмешливое прозвище, которым правоверные церковники окрестили своих противников. Быстрое упрочение положения последних заставило духовенство перейти от насмешек к энергичным действиям. Кертнэ, ставший архиепископом, созвал в монастыре доминиканцев собор и прямо представил ему 24 положения, извлеченные из сочинений Уиклифа. Происшедшее во время совещаний землетрясение испугало всех прелатов, кроме одного, который объявил, что извержение дурных соков из земли служит хорошим предзнаменованием для извержения плохих соков из церкви, и собор вынес осуждение. Тогда архиепископ энергично выступил против Оксфорда как источника и очага новых ересей. В английской проповеди в церкви святой Фридесуайды Николай Герфорд доказывал истинность положений Уиклифа, и архиепископ велел канцлеру принудить его и его сторонников к молчанию, угрожая объявить его самого еретиком. Канцлер сослался на вольности университета и назначил проповедником другого «уиклифита», Рипингдона, который не побоялся назвать лоллардов «святыми священниками» и утверждал, что им покровительствует Джон Гентский.

Дух партии сильно сказывался и среди студентов; их большинство было на стороне вождей лоллардов. Кармелит Петр Стокс, получивший от архиепископа грамоту, дрожал от страха в своей комнате, когда канцлер под охраной сотни горожан одобрительно слушал резкости Рипингдона. «Я не смею идти дальше, писал бедный Стокс архиепископу, — из страха смерти»; но скоро он собрался с духом и спустился в аудиторию, где в это время Рипингдон доказывал, что духовное сословие было «лучше, когда ему было только девять лет, чем теперь, когда ему минула тысяча лет и более». Однако появление вооруженных студентов снова заставило Стокса с отчаянием бежать в Ламбет, в то время как новый еретик открыто защищал в конгрегации Уиклифово отрицание пресуществления. «Нет другого идолопоклонства, — воскликнул Уильям Джеймс, кроме таинства, совершаемого в алтаре»! «Вы говорите, как мудрец», ответил канцлер Роберт Райгг. Но Кертнэ был не такой человек, чтобы спокойно отнестись к вызову; приказ явиться в Ламбет принудил Райгга к покорности, принятой только при условии, что он подавит лоллардизм в университете. «Я не смею объявить его из страха смерти!» воскликнул канцлер, когда Кертнэ вручил ему обвинительный приговор. «Стало быть, ваш университет — явный покровитель еретиков, — возразил примас, если он не допускает провозглашения в своих стенах католической истины».

Королевский совет поддержал требование архиепископа, но объявление приговора сразу привело Оксфорд в волнение. Студенты грозили смертью монахам, «крича, что они хотят разрушить университет». Магистры запретили преподавание Генри Кремпу как нарушителю общественного покоя, за то, что он назвал лоллардов «еретиками». Наконец, чтобы помочь архиепископу, в спор резко вмешалась корона, и приказ короля предписал немедленно изгнать всех сторонников Уиклифа, захватить и уничтожить все книги лоллардов под страхом потери университетом его привилегий. Угроза подействовала: Герфорд и Рипингдон напрасно искали защиты у Джона Гентского; сам герцог признал их учение о таинстве алтаря еретическим, и после многих уверток они были вынуждены подчиниться. В самом Оксфорде лоллардизм был совершенно подавлен, но с устранением религиозной свободы внезапно исчезло всякое проявление умственной жизни. Век, следовавший за торжеством Кертнэ, представляется в летописях университета самым бесплодным, и эта спячка не прерывалась до того времени, пока появление новой науки не вернуло ему отчасти жизнь и свободу, которые были так грубо раздавлены примасом.

Лучшим доказательством высокого положения Уиклифа как последнего из великих схоластов служит нежелание такого смелого человека, как Кертнэ, даже после победы над Оксфордом, принимать крайние меры против главы