Рие фыркнул.

– И не стой над душой, – Лира отставила муку в сторону. – Я не могу ничего делать, когда кто-то так пристально смотрит!

– Что ж… Если Хэлла обещает не творить глупостей, я бы вышел по делам. Хэлла?

– Я буду умничкой, – вздохнула она.

Лира странно на нее покосилась, но Рие ответ удовлетворил. Он пожелал не умереть от ядовитых испарений панкейков, за что получил ложкой по плечу, а после ретировался. Хлопнула входная дверь. Рие ушел… Хэлла переступила с ноги на ногу, ощущая почему-то тревогу…

– Умничкой? – тихо спросила Лира.

– Перемешивай, чтобы комочков не было.

– Нет, ты вот скажи. Умничкой?

– А что?

– Знаешь, что делают с умничками у тумбочек?

Хэлла вскинула брови, а Лира пристально следила за ней, перемешивая тесто.

– Даже предполагать не буду.

– Ага, у Рие спросишь. Он точно знает.

– А Макс?

– Он почти святой, – негромко засмеялась Лира, останавливая ладонь над сковородкой. – Уже теплая. Пора?

– Проверь. Капни. Быстро же ты в него влюбилась.

– Потому что он милый, заботливый и смелый. Вчера мы весь вечер обсуждали наши семьи. Он рассказал про дедушку, про своего отца, про маму и, конечно, про бабушку… А я про своих. Я даже поплакала… Не знаю, я никогда раньше так не говорила… Это… О нет! Он пригорел!

– Это только первый, ничего страшного.

– Ладно. Я тебе верю.

Хэлла сглотнула. Конечно, эта фраза была никак ни с чем не связана, что происходило до, но… Я тебе верю.

– Лира… Прости меня, пожалуйста. Я… Я не хотела всего этого. И кричать на тебя тоже.

– Не переживай об этом, – улыбнулась она. – К тому же за то, что ты учишь меня делать панкейки, я готова простить тебе почти что угодно!

Снова тишина. Только теперь более уютная, пахнущая ванилью и панкейками. Лира вполне успешно справлялась с тем, чтобы ничего не пригорало. Хэлла своей ученицей могла только гордиться.

– Ты… Ты вообще как? – наконец подала Лира голос.

Хэлла пожала плечами:

– Наверное, будь я Жницей или коронером, воспринимать смерть было бы легче…

– На самом деле нет. Смерть близкого всегда горе для его родных. Просто со временем мы свыкаемся с таким.

Хэлла не была уверена, что сможет свыкнуться. Только в момент, когда гроб Мальвы опустился в землю и пришло осознание, что сестра на самом деле мертва… Но даже тогда Хэлла не могла в это поверить. Она злилась на окружающих, злилась на себя, а теперь… Теперь, спустя время, все казалось неважным. Будто она доживала последние дни и просто пыталась скрасить безысходность, помогая тем, кто был рядом.

– Думаю, дальше ты справишься, – пробормотала Хэлла. Снова на нее опускалась апатия и усталость.

– Я принесу тебе попозже парочку, попробуешь. Ладно?

Хэлла утомленно кивнула и вышла. На лестнице ей встретился Макс, ему она тоже кивнула, но уже в качестве приветствия. В комнате было уже светлее. Хэлла на кровать не легла, а упала, вдруг поняв, насколько сильно измучена. Ей было лень даже пошевелить пальцем. Так что, когда дверь открылась и внутрь вошел Рие, от которого еще исходил запах поздней осени и холод, она даже не повернулась.

– Выглядишь как стоялое желе.

– Мгм, – выразила согласие Хэлла.

– Это означает что-то вроде «и чувствую себя так же»?

– Мгм.

– Познавательный диалог. Я кое-что тебе принес.

– М?

– О, сколько интереса, я впечатлен!

На сей раз Хэлла даже не нашла в себе сил что-то промычать. Она почувствовала, что рядом что-то положили. Ее хватило лишь на мысленное возмущение: как он мог вообще решить, что она сможет даже голову повернуть! Однако нос защекотали знакомые запахи бумаги, краски и пастели. Хэлла вздрогнула, привстав, и уставилась на целый ворох разной краски – от акриловой до масляной, набор карандашей разной мягкости и листы бумаги.

– Не знал, чем именно ты рисуешь, поэтому взял все.

Хэлла удивленно моргала, пытаясь понять, что происходит. Она не рисовала спокойно уже очень давно. Работа в «Интивее» немного помогала куда-то деть художественный запал, но это было другое… С тех пор, как умерла мама, Хэлле с трудом удавалось возвращаться к рисованию. В конце концов, ей нужно было учиться, присматривать за младшей сестрой, а после смерти Розы еще и обеспечивать ее и себя.

– Почему? – только и смогла вымолвить Хэлла.

– Сама сказала, что хотела быть художницей, – пожал плечами Рие.

Хэлла выдохнула. Она хотела сказать «спасибо», но не могла пересилить себя. Вместо этого она села, подтянув к себе папку с бумагой и упаковку карандашей. Выбрав один потверже, она приступила к наброску.

Когда она рисовала, весь мир замирал. Все словно бы выключалось, как и мысли. Оставалась только Хэлла, кончик карандаша и белый лист…

Заглянула Лира, оставила панкейки. Хэлла не отвлекалась, она продолжала рисовать, но, когда Рие протянул ей кусочек, съела его не задумываясь. Так он, кажется, скормил ей парочку. По крайней мере, желудок, привыкший голодать, отяжелел. Хэлла просидела над рисунком не слишком долго, но ноги успели онеметь, пришлось лечь на живот, подложив под грудь подушку, и продолжить рисовать. К тому времени пальцы уже сжимали свежезаточенный карандаш. Точил его, разумеется, Рие, Хэлле он нож все еще не доверял…

В обед он снова умудрился подкормить ее печеньем, ехидно прокомментировав свой успех:

– Если бы я раньше знал, насколько это тебя увлекает, давно бы притащил эти дурацкие карандаши.

Хэлла не стала ему говорить, что притащи он их раньше, она тоже была бы рада. Процесс создания изображения здорово ее увлекал. Когда она училась, ее любимыми парами были те, где требовалось создать рисунок руками, а затем оживить его с помощью магии. Магия была наукой, точной, с формулами, заклинаниями и пассами, но в такие моменты она ощущалась как настоящее волшебство из сказок.

Когда очертания лица на бумаге стали отчетливее, Хэлла закрыла глаза, сосредотачиваясь на магии внутри себя. Нужно направить энергию, обличить ее в символы, и тогда случится чудо.

Рие, почувствовав чужую силу, поднялся, подходя ближе. То ли заинтересовался, то ли обеспокоился. Хэлла на его лицо не смотрела, потому сказать не могла. Она сосредоточенно рисовала в воздухе глифы, оставляющие полупрозрачный свет в воздухе. А затем осторожно, чтобы не смазать, прижала ладонь к рисунку. И он ожил…

Ожило нарисованное лицо. Глаза моргнули, губы растянулись в улыбке. Голова качнулась, и волосы заструились по плечу. Милая девушка с листа бумаги радостно, но беззвучно смеялась, разглядывая Хэллу. Упавшая слезинка прокатилась по штрихам, оставляя влажный след на бумаге, а девушка на картине вернулась в прежнее положение и застыла.