За окном послышался гул мотора. Лозневой обрадованно повернулся: «Наконец-то Виктор с вездеходом. Живая душа…» А в трубке забился прерывистый Валин шепот:

— Олег Иванович, вы слушайте, слушайте… Дают Ленинград.

И опять ее голос отступил, а выплыли те два голоса, и его собственное Я, его боль, личное горе, какое только сейчас, казалось, затопило все, затмило всю его жизнь, стало тихо отступать. Ему не то чтобы стало легче (боль и обида не ослабевали, они уходили куда-то вглубь), но перед ним вдруг неожиданно открылась простая, как день, истина: через несколько минут явится с новыми рабочими Виктор Суханов, и жизнь поставит перед ним столько вопросов. И их нужно будет решать сейчас же, немедленно. Жизнь бьет, часто несправедливо, больно, но она же и лечит и спасает нас.

5

— Рая! Алло, Рая! Ты слышишь меня? — кричал в трубку Лозневой. — Не спала… Ах только поужинали… Забыл. А у нас уже ночь. Как ребята?..

Увидев на пороге своей комнаты ватагу парней, Лозневой прикрыл трубку рукой и указал глазами на единственный стул в его комнате.

— Да получил… Да… Конечно.

Голос Лозневого еще больше загустел. Он всем телом навалился на стол и повторял:

— Да, да… Приеду…

— Э-э! Стоп, хлопчики! Крути в обратную, — стал выталкивать всех из комнаты высокий, как журавль, Виктор Суханов. И когда ребята оказались за порогом, в большой комнате, заваленной походным снаряжением изыскателей, он осторожно прикрыл за собой дверь.

— У Олега Ивановича личный разговор, — и, приложив палец к губам, шепотом добавил: — Будем людьми.

Рядом с Виктором стояли четыре паренька. С их промокшей одежды стекали грязные струйки. Виктор оглядел ржавые следы на полу, осуждающе покачал головой и предложил:

— Раздевайтесь, буду отогревать ваши души.

С плащами и телогрейками в руках ребята потоптались у порога в поисках вешалки. Виктор, хитровато улыбаясь, стащил с плеч свою потрепанную куртку и бросил ее на подоконник. Ребята швырнули свои одежды туда же, и их скованность словно рукой сняло.

Тот, который был выше других, изогнув свое тонкое, как лоза, тело, легко подхватил с полу треногу теодолита и потащил ее в угол. Другой взял рейку и дурашливо встал с нею напротив. Третий отошел от двери и начал пытливо разглядывать груду снаряжения топографов. И лишь четвертый, щуплый и меньше других ростом паренек, стоял у порога, испытывая неловкость за бесцеремонность своих друзей.

Виктор посмотрел на него, весело подмигнул и спросил:

— Что, продрог? — и не дожидаясь ответа, добавил: — Сейчас чай будем пить.

В это время распахнулась дверь, и на пороге показался Лозневой.

— Вот собираюсь отогревать ребят, — протянул Виктор. — Боюсь, мои хлопчики насморк схватят…

Прошли в комнату Олега Ивановича. Виктор, словно попав сюда впервые, огляделся. Взгляд перехватил Лозневой, и лицо его помрачнело. Он и сам не узнал свою комнату. Стол. На нем пишущая машинка, чайник, стопка бумаг, логарифмическая линейка. У стены койка, покрытая одеялом из верблюжьей шерсти. В углах комнаты спальные мешки, плащ-палатка, противоэнцефалитные костюмы, треноги теодолитов, рация и другой экспедиционный скарб.

Когда же это все натащили сюда? Значит, плохи его дела, если он ничего не видит… Слава богу, что появились эти ребята, спасибо Виктору. Лозневой приказал себе не думать о разговоре с Раей и даже попытался улыбнуться этим милым парням, приглашая их смелее входить в его «берлогу».

Отодвинув в сторону бумаги, Виктор ставил на стол кружки, сахар, резал хлеб, открывал консервы.

— Причащайтесь, рабы божьи, — подтолкнул он ребят к столу. — Ну?

Те переминались с ноги на ногу. Лишь тот, высокий, почти такого же роста, как Виктор, подошел и пододвинул к себе табуретку.

Олег Иванович оглядел промокшие туфли парней и ободряюще кивнул:

— Давайте, давайте, ребята. Грейтесь.

Потом прошел в угол комнаты и стал вытаскивать из-под вороха плащ-палаток и мешков сапоги.

— Переобувайтесь! А свою обувь поберегите для городского асфальта.

Когда ребята переобулись, Лозневой предложил знакомиться.

Первым подал руку высокий.

— Михаил Грач.

— Птица весенняя, — засмеялся Виктор и мягко подтолкнул Михаила в плечо.

Потом назвали себя другие:

— Станислав Новоселов.

— Игорь Самсонов.

А когда Лозневой подошел к худощавому светловолосому пареньку, тот залился краской и, опустив руки, сказал:

— Я Вася…

Дружки прыснули. Он еще больше смутился:

— Я Плотников…

— Хорошо, Вася Плотников, — пробасил Лозневой. — Значит, к нам? — обращаясь уже ко всем, спросил он.

— Ага… — блеснул черными, как у мышонка, глазами Плотников.

— И небось все по комсомольским путевкам?

Увидев, что ребята полезли в карманы за документами, Лозневой поднял свою широкую, как лопата, руку:

— Это потом.

Он еще раз осмотрел ребят. Здоровые, крепкие, загорелые. Лица раскраснелись. Вот только Вася как-то не вписывался в их компанию. Щуплый, сухонький, щеки бледные. Одни глаза как угли, словно с другого лица. Встретившись взглядом с Виктором Сухановым, Лозневой прочел восторженное одобрение: «Парни — блеск! Ну а Вася? Он, конечно, не для Севера…» И все-таки Лозневой спросил:

— Вы надолго? Ребята переглянулись.

— Мы, Олег Иванович, — напряженным голосом ответил Михаил Грач, — приехали работать. Мы сами, мы…

— Ладно, ребята, ладно, — вновь поднял свою ручищу Лозневой. — Вы не обижайтесь. Спросил потому, чтобы не было у нас больше на эту тему разговора. — Немного помолчал, а затем, улыбнувшись одними глазами, продолжал: — Не буду пугать. Все сами увидите. Здесь Север…

«Что-то с Лозневым сегодня стряслось, — подумал Виктор. — Какой-то он не такой, колючий, жесткий. Даже улыбка не его, вымученная… Лицо тоже чужое, зачерствело и не оттаивает…»

Виктор давно знал Олега Ивановича, но только там, на строительстве газопровода Бухара — Урал, близко сошелся с ним.

В институте они работали в параллельных лабораториях. Виктор слышал, что в группе по проектированию переходов газопроводов есть очень толковый инженер, которого у Сыромятникова рвут из рук начальники строек. Самые трудные переходы через реки, топи болот не обходятся без Лозневого. Он выезжает как эксперт института, сидит там месяцами и возвращается, только тогда, когда наладит дело. Другого такого работника в институте не было. Поэтому, если нужно где-то на месте исправить грехи проектировщиков, всегда посылали Лозневого. По выражению Сыромятникова, Лозневой мог протаранить стену любого технического невежества.

Но за ним укрепилась в институте и другая слава — слава жесткого и суховатого человека. Виктор не раз слышал такие разговоры: «С ним, кроме как о деле, ни о чем другом говорить нельзя».

Здесь же, на стройке, они сошлись удивительно легко, точно их дружбе было уже много лет. Бывает так: люди, едва знакомые, встречаются где-то далеко от дома, и сразу между ними устанавливаются совсем иные отношения. И начинаются они с радости