Выписку предваряют тематический заголовок и подзаголовок, обозначающие тот или иной свадебный обычай (обряд), практиковавшую его еврейскую субэтническую группу, территорию ее проживания, а также исторический период, к которому приведенный в выписке обычай относился – от талмудической эпохи до начала XX века. Например: «Брачный возраст. Литовские и белорусские евреи. Вторая пол. XIX в.»; «Ранние браки. Германские евреи. Средние века»; «Сваты и свахи. Польские и литовские евреи. XVI век»; «Ихес (знатность рода). Белоруссия. Евреи. Конец XIX – нач. XX вв.»; «Посажение невесты. Евреи. Украина. Конец XIX – начало XX вв.»; «Венец жениха и невесты. Евреи. Талмудический период», «Невеста – гадание. Чехословакия. Карпатская Русь (Росвигово). Евреи. Начало XX века», «Свадебный пир. Белоруссия (Минск). Евреи. Первая половина XIX в.» и др.[185]В целом сведения по этнографии еврейской свадьбы в данном разделе описи относятся к обширной территории Центральной и Восточной Европы, включая Германию, Румынию и Грецию[186].

Кроме того, в подготовительных материалах имеется заметка И. Я. Черного «Свадебный обряд у тифлисских субботников, именующихся новоиудействующими», опубликованная в газете «Кавказ» за 1875 год (№ 25. С. З)[187]. Однако по вышеуказанным причинам Пульнер решил не включать эти сведения в диссертацию.

В конце каждой выписки приведен ее источник: в случае печатных работ – в виде не всегда полной библиографической ссылки; в случае полевых записей, как правило, указаны фамилия информанта, место его проживания и год записи интервью. Печатные источники охватывают широкий спектр материалов по теме диссертации, от библейских, талмудических и раввинистических текстов до исторических и этнографических работ, сборников пословиц и песенного фольклора, травелогов, мемуаров и энциклопедий[188].

Обращает на себя внимание отсутствие в рабочих материалах цитат из классиков марксизма-ленинизма; впрочем, и в диссертации приведена только одна цитата из работы Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», которая носит скорее ритуальный характер[189]. Не будет преувеличением отметить, что Пульнер выступает в своей диссертации скорее собирателем и в определенном смысле хранителем традиционной культуры ашкеназов, не прибегая, за некоторыми исключениями, к социальной критике, например, клерикальной составляющей института брака и свадебной обрядности с позиций марксизма-ленинизма. По сути, Пульнер следует правилу, сформулированному еще в студенческие годы в его полевом дневнике во время первой экспедиции в Белоруссию в 1924 году, согласно которому он старается «быть фотографом в своей работе»[190].

Рабочие материалы И. М. Пульнера по еврейской свадьбе демонстрируют не только его обширные знания по теме диссертации, но и «умение и привычку систематически заниматься» этнографическими исследованиями, о чем писал Кагаров в процитированной выше записке. Принятая Пульнером систематизация подготовительных выписок опирается на структуру упомянутой ранее «Еврейской этнографической программы: Человек», порой буквально повторяя приведенные в ней формулировки. Данное обстоятельство также наглядно свидетельствует о том, что И. М. Пульнер выступает как преемник С. А. Ан-ского в изучении этнографии евреев и, в более широком смысле, в сохранении еврейского культурного наследия.

* * *

Среди отложившихся в АРЭМ материалов И. М. Пульнера можно условно выделить еще один комплекс документов, также имеющих непосредственное отношение к его диссертации. Это экспедиционные материалы – полевые дневники, записи интервью, проведенных с опорой на «Еврейскую этнографическую программу» С. А. Ан-ского, и отчеты о поездках и командировках с целью «этнографического изучения евреев СССР»[191].

В данном комплексе материалов невозможно не заметить существенные лакуны, образовавшиеся из-за утраты ряда документов, о которых тем не менее имеются отдельные упоминания в отчетах еврейской секции ГМЭ или в личной и ведомственной переписке ее заведующего. Представляется, что эти документы, в том числе связанные с подготовкой диссертации, находились в квартире И. М. Пульнера (ул. Жуковского, д. 57, кв. 10а) и после его смерти в 1942 году перешли к его брату Б. М. Пульнеру, также занимавшемуся изучением еврейской этнографии[192]. В пользу этого предположения свидетельствует черновик письма от 14 августа 1946 года фольклориста М. Я. Береговского[193] Б. М. Пульнеру о приобретении библиотеки и архива его брата за 5000 рублей для Кабинета еврейского языка, литературы и фольклора при АН УССР в Киеве[194]. Известно, что ранее Береговский был лично знаком с И. М. Пульнером и состоял с ним в переписке[195].

Несмотря на то что местонахождение этой части личного архива И. М. Пульнера не установлено, внимательное изучение материалов этнографа, отложившихся в АРЭМ, например полевых дневников, позволяет понять и отчасти реконструировать историко-политический контекст, в рамках которого происходили постепенное накопление и последующая обработка эмпирических сведений по еврейской этнографии, использованных в диссертации.

Летом 1924 года, еще во время обучения в Ленинградском институте еврейской истории и литературы, И. М. Пульнер совершил экспедиционную поездку в Белоруссию, надолго задержавшись в городе Лепеле, где он, говоря современным языком, занимался «включенным наблюдением» за жизнью местных евреев. Результаты наблюдений он ежедневно фиксировал в своем полевом дневнике, уделяя особое внимание тому, как становление советской власти в городе влияет на самосознание лепельских евреев. Пульнер подробно пишет о работе евреев на постройке новой синагоги в субботу, замечая попутно: «…то, что раньше считалось черт знает каким грехом, теперь как будто допускается»[196], или о «сне гражданки Глозман», в котором призрак расстрелянного контра-бандиста просит ее украсть из отделения милиции тела его и его друзей и похоронить их на еврейском кладбище, что в результате и было сделано. В заключение Пульнер резюмирует: «…наряду с атеизмом есть и глубокая вера. Это, по-моему, для этнографа должно иметь значение»[197]. Но наиболее рельефно такого рода изменения проявились в отношении евреев Лепеля к традиционным свадебным обычаям и институту брака в целом. Довольно подробно описаны в дневнике случаи смешенных браков – даже Эмма Дониях, «дочка улльского раввина, вышла замуж за русского» [198]. Как отмечает Пульнер по поводу Ханы Рабинер, также создавшей семью с русским мужем, если раньше подобные браки заключались «тайком от родителей, города[199], [при] единодушном проклятии всех благочестивых евреев», то теперь «никто из обывателей г. Лепеля, по-видимому, не гнушается [этой] молодой женщиной, так как она посещает всех и отношения ее со всеми остались теми же, что были раньше. Как будто ничего особенного не произошло с нею»[200]. Читая записи полевого дневника 1924 года студента и начинающего этнографа Пульнера, нельзя не заметить, что, с одной стороны, он с энтузиазмом принимает преобразования новой власти, направленные на советизацию лепельских евреев, и весьма иронично, хотя