бюстье на месте.

Мои плечи болят от всех этих скручиваний и дерганий, но я справляюсь относительно хорошо. Могло ли быть удобнее? Да. Меня это волнует? Пока оно держится, нет.

Туже. Я вижу твою грудь.

Я провожу ладонями по богатой ткани и смотрю на ворона:

– Почему ты вообще смотришь на мою грудь?

Морргот слетает со своего насеста и исчезает за моим плечом. Секундой позже холодный порыв ветра прижимается к моему позвоночнику. Ощущение смутно знакомое. Это его перья или его дым?

Я поворачиваю голову. Черные сгустки украшают бархатный лиф и обвиваются вокруг плотного черного кружева.

Сильный рывок выдавливает воздух из моих легких и расплющивает грудь, ударяя по ноющим соскам. Еще один рывок стоит мне еще одного вдоха. Ворон работает тихо, старательно, с ловкостью, которой я не ожидала ни от его птичьего обличья, ни от дымового.

Сделано.

Прохладный дым его тела скользит по моим лопаткам, и я клянусь, это похоже на прикосновение пальцев к коже, ласковых, но сильных, нежных, но крепких.

Я замираю, это пугающе похоже на руки, которые мяли мое тело во сне. Я краснею, потом следует пьянящее замешательство.

Это он сделал мне массаж? Вопрос вертится у меня на языке, но так и не срывается с кончика. Это слишком нелепо и совершенно смешно.

Я затянул твой корсет, но не до такой степени, чтобы у тебя перехватило дыхание.

Его дым вьется вокруг мочки моего уха, вызывая еще одну волну дрожи.

– Ч-что?

Ты перестала дышать.

Я и раньше испытывала смущение, но никогда не испытывала такого. Я отворачиваюсь, смятение разливается по моим венам. Морргот снова в перьях. Я отвожу от него взгляд, прежде чем он сможет уловить ход моих безумных мыслей.

У тебя что-то на уме, Behach Éan?

У меня на уме миллион мыслей, и большинство из них связано с вороном и моим сном. Хотя мне не хотелось идти на бал, я вдруг обрадовалась, что буду среди себе подобных.

– А Данте будет на празднике?

Корабль глейской принцессы пришвартовался в гавани чуть больше часа назад. Твой принц был на нем.

Мои глаза расширяются.

– Он прибыл с ней?

Почему ты так удивлена? В Люче ходят слухи об их связи.

У меня такое чувство, что ребра раскололись и теперь пронзают мое сердце.

– И ходят слухи, что я могу разговаривать со змеями, – огрызаюсь я, направляясь к двери. – Но мы оба знаем, что это полная чушь.

Разве?

Я останавливаюсь у дверного косяка и бросаю на Морргота свирепый взгляд.

– Единственное животное, с которым я могу разговаривать, – это ты.

Он прищуривается.

Каким бы маленьким он ни был, он ударил меня в самое больное место, так что будет справедливо, если я отвечу ударом на удар. Ведь это существо больше всего ненавидит, когда его сравнивают с обычным животным.

Когда я несусь к заднему двору, где меня ждет Фурия, Морргот говорит:

Ты забываешь, что ты дочь Кахола, Фэллон, а он был таким же вороном, как и я.

Грудь вздымается, я разворачиваюсь, тяжелое платье колышется вокруг моих ног.

– И что? Он мог превратиться в болтливую черную птицу с железными конечностями?

Морргот парит над моей головой, поднимая тонкие пряди волос, обрамляющие мое запрокинутое лицо. Я ожидаю, что он ответит, поскольку он так любит высказывать свое мнение. Но он молча пролетает мимо меня, растворяясь в темноте.

Его молчание раздражает меня.

Люди не могут превращаться в животных… не так ли?

Глава 59

Я чувствую присутствие Морргота, хотя и не видела его с тех пор, как мы покинули дом Сьюэлла. Добрый хозяин ехал рядом со мной в течение последнего часа, но мы почти не разговаривали, потому что улицы полны болтливых людей.

По крайней мере он предостерег меня.

Большинство людей выглядят слишком занятыми и измученными, чтобы подслушивать, хотя почти все смотрят на нас, когда мы проезжаем мимо. Я не могу удержаться, чтобы не сжать поводья Фурии немного крепче.

Что они, должно быть, думают обо мне в этом бархатном платье…

Слава Котлу, мой спутник – один из них. Шепотки все еще преследуют нас, но в них больше любопытства, чем зависти.

Женщины отрываются от стирки, отжимая с тряпок коричневую речную воду. Пенистые отходы змеятся к группе купающихся мужчин, они смывают грязь с лиц еще большим количеством грязи, одновременно отмахиваясь от летающих мух и брызгающихся детей.

Дети – единственное светлое пятно в Сельвати. Все остальные мрачны, настороженны. Красный мяч катится прямо перед Фурией, заставляя отшатнуться.

– Извините, мисс. – Худой, как иголка, мальчик подхватывает мяч, прежде чем бросить его обратно другим детям, одетым в лохмотья.

У некоторых раздутые животы; у всех ножки, похожие на зубочистки.

Я не забредала достаточно глубоко в Ракоччи, чтобы сравнить, лучше там ситуация или хуже, но изобилие нищеты скручивает мои внутренности. Как мог Марко позволить этим людям существовать в такой грязи и в такой нужде? Если он не собирается делиться богатствами, ему ничего не стоит послать сюда фейри для очистки воды или выращивания урожая.

Я стискиваю зубы, пытаясь сдержать гнев, прежде чем он вырвется из меня и я отправлюсь в Тареспагии, чтобы положить конец правлению Марко без помощи Морргота.

Это ужасное зрелище показывает – я сделала правильный выбор. Я не испытываю вины за то, что король-ворон планирует бросить его на берег Королевства Шаббе. Пусть его там изводят и морят голодом. Он заслужил.

По мере того как мы продвигаемся по извилистым песчаным переулкам, воздух становится тяжелее от запаха костра, эля и тушеного мяса. Дым вьется через любое отверстие, которое может найти, будь то отсутствующее оконное стекло или дыра в крыше. Он наполняет освещенную факелами темноту ароматом вареного риса и бобов, а также шипящего животного жира.

Собаки, такие же тощие, как дети, играющие в мяч у реки, просовывают головы в полуразрушенные дома. Одна даже убегает с курицей, за ней несется брызжущий слюной человек, вооруженный метлой.

Большинство заведений в Сельвати открыты для стихии. Либо жители не могут позволить себе стены, либо погода круглый год остается достаточно теплой, чтобы люди не замуровывали себя.

Поскольку дороги узкие, Сьюэллу на его облезлой кобыле часто приходится пропускать Фурию вперед. Хотя гнева во мне столько, что для других чувств не остается места, каждый раз, когда кто-то из местных задевает моего коня или бархатное платье не только взглядом, беспокойство вытесняет мою ярость и напоминает – пусть мои уши