Они впервые пожали друг другу руки, сила перетекла в Эдгара темной волной, а затем Низамеддин рассыпался черной золой, овеяв белое лицо противника. Турок олицетворял собой отжившее прошлое, которому не принадлежал Эдгар, невзирая на его любовь к костюмам из XVIII столетия и старомодному аромату жасмина. После смерти Низамеддин-бея Эдгар ощутил легкое сожаление. Они никогда не были друзьями, да и не могли быть. Они оставались врагами до конца вечности кого-то из них, и это время настало. Но все же Низамеддин был таким же, как и он, и, вероятно, подобный конец ждал самого Эдгара.

Элеонора неподвижно лежала на полу, запрокинув голову и закрыв глаза, из носа и ушей медленно вытекала кровь. Но было кое-что еще – Эдгар ясно услышал биение второго сердца внутри нее. Он прижал ладонь к низу ее живота и не поверил своим ощущениям: зародыш жил, двигался и даже немного подрос. Неужели произойдет чудо и Элеонора сможет его родить? Еще один ребенок, и такой необычный, посмертный, дитя крови и вечности.

«Она будет моей», – в тот же миг решил Эдгар, не сомневаясь, что снова родится девочка. Род Вышинских пресекся на нем и, благодаря неразборчивости Магды, смешался с чернью. Дальше в Румынии рождались только девочки, по одной в каждом поколении. Смуглые, темноволосые, кареглазые, согретые южным солнцем, совершенно не похожие на него или Магдалину. Эдгар следил за их жизнями, но не особенно пристально – они казались одинаково безрадостными и унылыми. Им было далеко до красотки-актрисы Элеоноры, чья необыкновенная судьба вспыхнула ярко и мимолетно, точно комета в небе. Низамеддин обратил Элеонору, так почему бы и ему не сделать то же самое? За столетия странствий Эдгар устал от одиночества. Ему хотелось разделить с кем-то вечность, но Элеонора в роли спутницы ему не подходила, хоть и была вампиром. Она никогда не полюбит Эдгара, у нее уже есть настоящее в лице мужа и ребенка. Характер Элеоноры Эдгару не нравился, и, кроме того, она несла на себе отпечаток его вечного врага. Эдгар сам решил стать создателем. Это должно быть невинное существо, которое он сможет вылепить под себя. В Эдгаре все еще был силен отеческий инстинкт, ему хотелось заботиться, наставлять, передавать знания. Это будет девушка его крови, его потомок, она воплотит в себе все воспоминания и призраки былого, – других он не желал. Эдгар мечтал начать с нуля, освободиться от прошлого, будучи не в силах забыть его.

Он наклонился к Элеоноре и легко поцеловал в губы, желая пробудить от оцепенения. Нужно вернуть этой женщине вечность, чтобы его нерожденная любовь не зачахла в темнице ее утробы в бессмысленном сне. Элеонора открыла глаза, из уголков тоже сочилась кровь, древняя и неподвластная ей.

– Ты должна пообещать мне одну вещь, – сказал Эдгар, глядя на нее сверху вниз, и его лицо ощутимо потеплело в отблесках свечей. – Ты отдашь мне то, о чем сама не знаешь.

– Я отдам тебе все что угодно, – ответила Элеонора, и он поразился, насколько обыденным показался ему ее голос. – Только спаси меня, как обещал. Позволь жить дальше.

Со знанием, полученным вместе с силами Низамеддина, Эдгар вскрыл ножом свою грудную клетку, затем сделал надрез на запястье Элеоноры и прижал ее полумертвую руку к своему трепещущему сердцу. Это древнее заклятье можно использовать крайне редко и с ущербом для себя. Он отворил свое сердце, и оно трепыхалось, как пойманная птица. Боль была невыносимой, Эдгару казалось, что Элеонора мертвой хваткой сжимает его сердце своей рукой с длинными острыми ногтями, покрытыми вишневым лаком. В качестве награды он видел, как очищается ее кровь, как воспаленный румянец на щеках плавно перетекает в нежный отсвет. Эдгар с трудом отнял руку и отклонился к стене, пытаясь застегнуть рубашку, но пальцы не слушались.

Сердце у него надрывно болело, но это стоило того. Эдгар опустился на пол, подполз к бесчувственной Элеоноре и обнял, положив руку на ее лонное сочленение, ощущая биение новой жизни и передавая ей остатки своей силы. Сейчас он питал к Элеоноре нежность как к вместилищу будущего, драгоценному сосуду, который взрастит цветок из крови его сердца. Так они встретили рассвет, обессиленные и опустошенные, на залитом кровью полу. Это была самая странная ночь в жизни Эдгара. Ночь любви, бессмертной смерти и живой надежды на будущее.

Утром Элеонора неожиданно для себя очнулась в объятиях Эдгара, и это смутило ее: она была голой, а он в расстегнутой окровавленной рубашке, и его рука покоилась внизу ее живота.

– Что здесь произошло? – спросила она, резко отодвинувшись от него. – Я ничего не помню.

Эдгар взглянул на нее с тайным удовлетворением: беременность уже перевалила за срок в три месяца.

– Тебе и нечего помнить, Алиса-Элеонора. Ступай к мужу и ничему не удивляйся.

Пока они с Филиппом ждали свой рейс в гостинице Бухареста, Элеонора вдруг заметила, что ее живот, и так не идеально плоский после беременности и родов, заметно округлился. А когда ночью взошла почти полная луна, в ней властно зашевелился ребенок. Элеонора была в ужасе. Пикантности ситуации добавляло то, что она не ведала, кто отец этого ребенка. Она изменила мужу и, вероятно, сделала это дважды за одну ночь с двумя разными мужчинами. От этой мысли Элеоноре становилось плохо, ей хотелось все забыть. Она знала, что вампиры не могут иметь детей, но та ночь настолько полнилась магией, что могло произойти что угодно. Элеонора и сама была мертва, но вдруг оказалась беременной неизвестно от кого, жутким, сверхъестественным ребенком, который неумолимо рос вместе с прибывающей луной.

Когда Филипп вернулся из авиакассы, Элеонора забилась под одеяло и смотрела на него оттуда с безвыходным отчаянием затравленного зверька.

– Я, кажется, беременна, Фил.

За годы жизни с этой непостижимой женщиной Филипп вконец утратил способность удивляться.

– Да, я вижу, – беспечно ответил он, – ну, беременна, и ладно. Я всегда хотел двоих детей.

Однако Элеонора отнюдь не разделяла его спокойствия и оптимизма.

– Как ты можешь вести себя так невозмутимо, Филипп? Ты забываешь, кто я! Я вампир, нежить! Кого я могу родить? Только если какое-то чудовище.

– А я думаю, все будет хорошо, – ободряющим тоном сказал Филипп и невольно повторил слова, произнесенные ее предком почти два столетия тому назад: – Наш ребенок не может быть чудовищем, Элси.

Элеонора была благодарна Филиппу за то, что он не усомнился в своем отцовстве и не задал ей ни одного вопроса. Ах, зачем она только послушалась