– Ты хотела убить своего ребенка, – медленно произнес Низамеддин, даже не узнав, удалось ли это Элеоноре, и как будто забыв о ее желанном присутствии. Он обдумывал что-то давнее и далекое, чему она не была свидетельницей. – И ты! Своя кровь… Возможно, он был прав. Мне это незнакомо, потому что у меня нет никого из родных. Все не так уж страшно, моя дорогая. Вечность всегда стремится к погублению любой жизни.

Элеонора не подала виду, что в действительности раскаивается в своем поступке. Она стремилась показать себя такой, какой он хотел ее видеть: жестокой и бездушной, стоящей выше человеческих чувств.

– К черту Филиппа! – сварливо проворчала она. – Он выбрал этого ребенка, не меня. Отказался исполнить мой каприз. Зачем он только отправился со мной? Я скажу ему, чтобы проваливал обратно в Америку. А возможно, и убью, если захочу. Впрочем, мне надоело вспоминать о Филе. Неужели мы будем говорить о нем всю ночь?

Элеонора обольстительно закусила нижнюю губу, напустив на себя томность, и неожиданно села на колени к Низамеддину. Глаза у нее потемнели, стали почти черными, как у него, со сдерживаемым в глубине кровавым огнем. Ее туманные объятия с усилием сомкнулись вокруг широких плеч Низамеддина, и Элеонора поцелуем прильнула к его губам. Когда она отстранилась, Низамеддин увидел, как нечто невыразимое оживает и рушится на далеком дне ее глаз – какая-то непонятная, страшная смута. А Элеонора, загадочная и совсем не похожая на себя, с замиранием вымолвила:

– Я думаю, мне будет лучше с тобой. Мне было очень тяжело без тебя в Америке.

Она встала и эффектным движением сбросила с себя платье. Элеонора стояла перед ним обнаженная, с горящими глазами, безумно красивая, ее немного портил шрам на животе от кесарева сечения. Низамеддин сделал шаг к ней, и тогда Элеонора с неподдельной страстью кинулась к нему на шею. Он поднял ее на руки и немедля отнес на кровать.

С Филиппом Элеонора занималась любовью и после своей смерти, и она видела, что ему это нравилось. Ее новая ипостась, таинственная и сверхъестественная, возбуждала Филиппа, хотя иногда он скучал по прежней Элси. Однако сама Элеонора при этом перестала что-либо чувствовать и испытывала только спокойную радость от того, что доставляет ему удовольствие. Здесь же было другое – Элеонора словно провалилась в бездну, полную волнующей магии и обжигающей страсти, в нее хлынул мощный поток изначальной силы. Ей казалось, что их темное слияние длится вечность, однако Элеонора, яростно извиваясь под Низамеддином, вовсе не передумала его убивать. Голова ее оставалась холодной, она не забывала, что любит Филиппа, и не собиралась отказываться от своего намерения. Помнила и о ноже Эдгара, который украдкой спрятала под подушкой. Элеонора резко перевернулась и взобралась на Низамеддина, глаза у нее стали пронзительно-желтыми, как у тигрицы, когда она молниеносным движением достала из-под подушки нож и порезала ему руки, а затем впилась в шею. Это было неописуемое наслаждение – пить бессмертную кровь своего создателя в качестве платы за все мучения, которые он причинил ей, за то, что разрушил ее жизнь. Но, к сожалению, Элеоноре не удалось растянуть это удовольствие надолго: ее вампирское тело было слишком молодо и несовершенно, чтобы удержать в себе такую великую силу. Ее отшвырнуло на пол и скрутило в страшных судорогах.

Тем временем Эдгар сидел в сумерках на берегу озера и наблюдал, как над замком сгущается полог непроглядной тьмы. Воздух искрил от магии, она чувствовалась повсюду, воды озера волновались, и даже белые лилии таинственно светились.

«Надо же, как интересно, – весело думал Эдгар, – кажется, она все же последовала моему совету. Теперь главное – не заявиться в самый неподходящий момент, чтобы не помешать им».

Когда в воздухе запахло древней кровью, он взмыл вверх и через мгновение уже стоял на скале. Эдгар распахнул дверь и возник на пороге, словно шагнул из галантного XVIII столетия – в шелковом голубом камзоле, холеный и изящный, и локон над его правым виском завивался, как и всегда. Все такой же позер.

Низамеддин лежал на полу, из его шеи и порезов на запястьях сочилась черная кровь. Слава богу, он был одет. Эдгар медленно подошел к нему и остановился, возвышаясь над поверженным врагом. Он продумал свою утонченную месть во всех деталях и сейчас наслаждался произведенным эффектом.

– Добрый вечер, пан Эдгар, – произнес Низамеддин на польском языке. – Хотя добрым его можно назвать только для одного из нас, верно? Я понял, что вы здесь, но слишком поздно. А вы все тот же, ничуть не изменились.

– Добрый вечер, Низамеддин-бей-эфенди, – ответил ему Эдгар с великосветской любезностью. – Я даже рад нашей встрече, хотя не сказал бы, что скучал.

Низамеддин пристально разглядывал его снизу вверх.

– Я вижу, вы не теряли времени даром и стали сильнее.

– Сто семьдесят восемь лет – немалый срок, – небрежным тоном сказал Эдгар и задал интересующий его вопрос: – Как вы осмелились обратить ее? Она ведь была беременна.

– Я не знал, – последовал ответ. – Должно быть, это произошло уже после первого поцелуя.

– Неужели такое возможно? – Эдгар глубоко задумался.

– У меня мало времени, – прервал его размышления умирающий, – я ухожу, мне необходимо поделиться с кем-то своей силой. И я выбираю вас, если вы дадите согласие.

Эдгар присел на пол, не боясь испачкать в крови красивый костюм, и испытующе посмотрел врагу в глаза.

– Почему вы хотите отдать силу мне, а не ей, своему творению?

– Я решил, что так будет справедливо. Это я виноват в том, что вы стали вампиром, и хочу сделать вас своим наследником. А Элеонора обречена. Никогда ей не стать сильной, нет в ней того стержня, который есть в вас. Она недолговечна. Кроме того, я делаю это из-за Магдалины. Не желаю, чтобы вы когда-нибудь встретились с ней, где бы она ни была.

Эдгар печально вздохнул, и надменное выражение наконец-то бесследно стерлось с его лица.

– Ладно. Я принимаю ваш дар и должен напоследок выразить вам свое почтение, враг мой. Но вам следует знать, что я в конце концов переиграл вас. Это я спланировал вашу гибель. Я бы не хотел, чтобы между нами остались недомолвки и заблуждения.

– Я это понял, когда увидел ваш нож, – ответил Низамеддин с покорностью судьбе. – Сама Элеонора не сообразила бы, вы надоумили ее. Что ж, ваше право. Выживает сильнейший. Я,