— Что, опять сердце?

— Опять, — Макс поморщился, раздвинул в улыбке серые губы, — сердце — такой орган, что на него влияет не только плохая погода.

Согласно кивнув, Зорге почувствовал, что у него тоже начало тупо ныть сердце, он вспомнил последнее письмо, присланное Катей, покусал зубами губы, облизнул их языком. Во рту сделалось солоно — это была кровь. Странное дело, но иногда он ни боли, ни крови не ощущал, словно бы тело его, как некая оболочка, жило само по себе, — ну ровно бы его покинула душа, а вместе с душой тело покинуло все, чем он жил, чем дышал, на что молился… Наверное, происходило это от усталости.

Обтекаемый половинчатый ответ не устроил Центр, во время следующего сеанса связи из Москвы пришла очередная шифровка, текст ее был жестким: или — или. Но как Зорге мог дать ответ на «или — или», когда ни один человек в Японии, даже сам император, не знал, чем обернется противостояние в правительстве?

Пока Зорге не будет иметь на руках убедительных свидетельств того, что Япония воздерживается от военных действий против СССР, пока Ходзуми Одзаки не подтвердит это, группа Рамзая не имеет права давать в Центр шифровку, отвечающую на вопрос: да или нет? Он должен точно знать, вступает Япония в войну или не вступает, и в Москву отправить совершенно точные сведения. Он хорошо понимал, с каким нетерпением Центр ждет ответ — ответ, конечно, положительный… Но знает ли Москва, чего стоит группе Зорге этот положительный ответ?

Выдернув из пачки бумаги один листок, Зорге подложил под него толстую книгу и карандашом набросал текст телеграммы, которую Клаузен должен будет зашифровать и передать в «Мюнхен».

«В правительстве Японии продолжаются дебаты — вступать в войну или нет. Дебаты не окончены».

На следующий день Макс отправил в Центр новую телеграмму: «Япония вступит в войну, если немцами будет взята Москва».

Это в Центре уже знали, подобные телеграммы Макс отправлял в Москву и раньше, но в здешнем кабинете министров, как в некой старой, хорошо проверенной кастрюле, первое — главное! — блюдо готовят каждый день, и бывает, в одном случае на поверхность бульона всплывает похожая на торпеду морковка, в другом — сахарная кость с литой будылкой мосла: раз на раз, в общем, не приходится. Поэтому ухо надо держать востро. Каждую минуту, каждый час.

Только что принятое решение может быть легко изменено, а потом это же решение, к негодованию победившей стороны, может быть также подвергнуто ревизии — от прежнего даже запятых не останется…

Агенты «кемпетай» держали под колпаком уже всю группу Рихарда Зорге, выскребаться из-под этого колпака становилось все труднее. Пару раз Зорге, поняв, что от топтунов не оторваться — в «кемпетай» также появились машины с мощными моторами, — возвращался домой. Это было плохо. В такие минуты хотелось напиться, бутылка виски превращалась в лучшего друга.

Ну а лучшая подруга уже имелась — Исии Ханако.

Следующая встреча с Ходзуми Одзаки состоялась на приеме, который давало министерство иностранных дел Японии — прием проходил на окраине Токио, в старинном скрипучем дворце, построенном когда-то могущественным сёгуном, потомком знаменитого Токугавы, — во дворце этом, несмотря на сверчковое пение наборного деревянного пола, было тихо, и это было удивительно, пахло благовониями, словно в индийском храме, где часто справляют буддистские обряды, хорошим заморским шампанским и какой-то очень вкусной целебной травой.

Оба — и Ходзуми, и Зорге, — почти одновременно направились к столику, где на нескольких серебряных подносах были выставлены крохотные тарталетки с зеленоватой блестящей кашицей — икрой морского ежа. Это лакомство всегда считалось в Японии редким и дорогим.

Больше у столика не оказалось никого.

— Поздравляю, Рихард, — очень тихо, торопливо произнес Ходзуми, — часть новобранцев, посланных в Квантунскую армию, сегодня вернулась назад. Это означает, что до весны Япония не будет предпринимать каких-либо военных действий против России.

— Сведения точные, Ходзуми?

— Точнее быть не может.

Зорге не сдержался, улыбнулся широко, потом, спиной ощутив, что к ним кто-то подходит, проговорил громко:

— Я очень жалею, что европейские гурманы не знают вкуса икры морских ежей, это блюдо нельзя ни с чем сравнить, оно не имеет аналогов, даже приблизительных.

— А осетровая икра?

— Ничего общего!

— А икра других европейских рыб?

— В Финляндии, знаю, едят свежую щучью икру, нахваливают очень, но это совсем не то, семга… У семги красная икра. Разная северная рыба? У северных рыб — обычная икра, ничего общего с этим деликатесом… Извините! — Зорге положил себе три нежных, толщиной не больше лепестка розы тарталетки, по дороге подхватил бокал вина и направился к Отту, который в одиночестве стоял невдалеке.

На душе у Зорге было легко: хорошую новость принес Ходзуми Одзаки, передышка до весны очень много значит, за это время русские перестанут отступать, закончится всеобщая мобилизация, фронт укрепится, а потом начнется дорога назад, в сторону Германии.

— Ваше высокопревосходительство, — чинно, согласно международному этикету начал Зорге, подойдя к послу, тот мрачный, воинственно выпятив тяжелый подбородок, скосил на Рихарда один глаз и махнул рукой… Будто команду стрелять подал.

— Без высокопревосходительства, пожалуйста, Рихард. Мы друзья.

— Отчего такой мрачный, Эйген? — Зорге знал, почему посол так мрачен, и знал, что тот сейчас скажет.

— Веселого мало, Рихард. Я только что от министра иностранных дел… Мы — в полной заднице. Эти любители тараканьих бегов решили до весны в войну не вставать. Как тебе это нравится?

— Совсем не нравится, Эйген. Японцы приняли неверное решение, а отвечать за все придется посольству Германии в Токио и лично послу — плохо, мол, поработали.

— Вот именно, лично послу, — неожиданно уныло проговорил Отт, выпил подряд две стопки коньяка, закусывать не стал, не поморщился, словно бы вообще не почувствовал горечи напитка, с Зорге даже не чокнулся — так был расстроен человек.

— Сочувствую, — сказал Зорге.

На душе у него сделалось еще легче — он с ходу получил подтверждение новости, которую принес Одзаки: до весны можно спать спокойно.

— Ты представляешь, они приняли решение отправить в Квантунскую армию три тысячи железнодорожников, — под словом «они» Отт имел в виду японское правительство (скорее всего), либо генералов из Квантунской армии, — а сейчас всех отозвали обратно.

— Сочувствую, — еще раз произнес Зорге.

Ночью Макс Клаузен отправил в «Мюнхен» следующую телеграмму: «В течение первых недель подготовки выступления против СССР командование Квантунской армии распорядилось призвать 3000 опытных железнодорожников для военного сообщения по Сибирской магистрали. Но теперь это уже отменено. Все это означает, что войны в текущем году не будет».

Ответ из «Мюнхена» пришел незамедлительно: Центр гневался — прогноз на