Он умолк, глядя в окно.

– Ты выступил хорошо? – спросила Соланж, держа его за руку.

– Я выступил дерьмово, – с улыбкой признался Уэс. – Не рассчитал время, запорол бо́льшую часть ударных реплик и стоял так, как будто у меня кочерга в заднице. Примерно через две минуты выступления толпа стала требовать моей крови. Так всегда бывает на гонг-шоу. Я забыл остальные свои шутки и сдуру начал лепетать о том, как вырос в Винтер-Хилле и каким забавным меня считали родные и друзья. Это был последний гвоздь в крышку моего гроба. Должно быть, я уполз со сцены на карачках, потому что не помню точно, как это произошло. Так прошел мой великий дебют в Голливуде.

Уэс сжал руку Соланж.

– Но я устроился продавцом рубашек на Бродвее и вернулся на следующее шоу «В понедельник вечером». А потом на следующее, и снова на следующее. Я понял: если ты хочешь, чтобы Бог был на твоей стороне, нужно работать как дьявол. И я работал. Выбросил все те шутки, что проходили на студенческих вечеринках, и начал все с нуля. Через пару месяцев меня перестали пускать на любительские вечера. Люди начали требовать моих выступлений. Я стал работать в шоу «Вечер новых комиков». Иногда я проваливался, а иногда побеждал, но пахал так, что жопа вечно была в мыле. И однажды вечером вот этот парень пришел ко мне за кулисы и спросил, не желаю ли я написать что-нибудь для шоу Карсона. Из нищего в богачи.

Он на мгновение задумался и добавил:

– В нищего, рвущегося в богачи.

– Нищего? Какого черта? – возмутился Джимми. – Даже в самый худший твой год, когда провалилось «Только мы с тобой», ты получил сто кусков чистыми!

– Ты забываешь, что они ушли так же быстро, как и пришли, – напомнил ему Уэс. – Далеко ли уедешь на сто тысяч в этом городе в наше время?

– Это правда, – сказал Джимми. – Огорчительная правда.

Соланж поежилась и придвинулась к Уэсу.

– Что случилось? – спросил он. – Ты замерзла?

– Я включу обогрев.

Джимми потянулся к кондиционеру.

– Со мной все в порядке, – сказала Соланж. – Я просто устала.

Уэс присмотрелся к ней.

– Ты весь день как-то странно себя вела, – тихо проговорил он. – Может быть, ты простудилась или что-то еще?

Она покачала головой:

– Просто хочу спать.

Уэс видел, что дело не только в этом, но по опыту знал: если уж Соланж решила что-то утаить, никто на свете из нее этого не вытянет. Он вспомнил вчерашнее утро, когда она впала в транс, а он потратил чуть ли не десять минут на то, чтобы вывести ее из этого состояния. Она спала с открытыми глазами.

– Уэс, ты все-таки подумай о выступлениях в Вегасе, хорошо? – сказал Джимми.

Они ехали по извилистому бульвару с высокими пальмами по обочинам и уже минут пять не видели встречных машин.

– В Вегасе? – повторил Уэс. – Не знаю…

– Лас-Вегас? – Соланж крепче сжала его руку. – Ты можешь получить там работу?

– Детка, когда «Чистая случайность» попадет в рейтинг Нильсена, он сможет получить работу даже в Фэрбенксе!

– Это было бы чудесно, Уэс, – сказала она, с надеждой глядя на него. – Неделька-другая в Лас-Вегасе. Или даже месяц. Почему бы нет?

– Прямо сейчас я не готов. Не хочу спешки.

– Спешки он не хочет, понимаете ли, – проворчал Джимми.

– Почему бы не согласиться? – продолжала Соланж. – Было бы неплохо… уехать на время из Лос-Анджелеса. Отдохнуть…

– Уехать из Лос-Анджелеса? – переспросил Уэс, заметив настойчивую нотку в ее голосе и во взгляде чуть прищуренных глаз. – Зачем? Почему тебе так важна поездка в Вегас?

– Совсем не важна. Просто я подумала, что тебе может прийтись по душе смена обстановки.

– Не может. Ты же знаешь, что я думаю о работе в Вегасе. Это гнилое место для современной комедии. Людям просто нужно, чтобы кто-то их утешил после того, как они остались без штанов…

– БОЖЕ ПРАВЕДНЫЙ! – закричал вдруг Джимми.

Уэс повернул голову. Пронзительно взвизгнули тормоза, серый автомобиль с ревом выскочил на перекресток наперерез «кэдди». Джимми крутанул руль и надавил на тормоза, но серый «мазерати» приближался слишком быстро. Разглядев лицо сидевшего за рулем – глаза выпучены от ужаса, рот раскрыт в беззвучном крике, – Уэс обхватил Соланж, а потом машины столкнулись с грохотом и скрежетом раздираемого металла. Над самым ухом Уэса звякнуло разбитое стекло, салон «кадиллака» как будто заполнили рассерженные осы. Соланж закричала. Голова Уэса качнулась вперед и ударилась в спинку сиденья Джимми, а затем его отшвырнуло к двери с такой силой, что ребра затрещали. На мгновение показалось, что «кадиллак» вот-вот опрокинется на бок, а «мазерати» продолжал надвигаться, его сигарообразный нос промял крыло «кэдди». Но потом «кадиллак» выровнялся, ткнулся в ствол пальмы и остановился.

Перегретый двигатель стучал, словно готовая взорваться бомба.

– Ты цела? – спросил Уэс у Соланж. – ТЫ ЦЕЛА?

Она кивнула, но взгляд ее затуманился, а на правой скуле засинела гематома.

– Ты что, совсем рехнулся? – крикнул Уэс, оборачиваясь к водителю «мазерати», но увидел только разбитое лобовое стекло.

«Этот сукин сын, должно быть, выжимал все восемьдесят! – подумал он. – Или даже девяносто сраных миль, когда вылетел на перекресток!» Весь правый борт «кадиллака» сложился, все острые углы из кожи и металла. Нос «мазерати» свернулся в гармошку, капот едва не сорвало с петель.

– Джимми, – прошептала непослушными губами Соланж.

С безумно колотившимся сердцем Уэс посмотрел на окровавленный руль, который Джимми расколол своим лбом. Самого Джимми ударом загнало под руль, вывернув левую руку чуть ли не за спину. Лицо его сделалось бледно-фиолетовым, из уголка рта струйкой текла кровь. Он слабо стонал, в легких у него что-то сдавленно хлюпало. Он открыл глаза и едва слышно проговорил:

– Вот дерьмо! Похоже, кто-то пропахал нам задницу. Господи, как больно в груди!

– Не шевелись, только не шевелись. Я отыщу где-нибудь телефон и вызову «скорую». Не шевелись.

Уэс долго толкал дверцу, прижатую стволом пальмы, пока наконец не выполз из машины. Ребра пронзила боль. Он упал на траву и проблевался, как больная собака. Голову жутко ломило, она раздулась, как воздушный шар. Соланж помогла Уэсу подняться на ноги.

– Нужно найти телефон, – сказал он ей. – Джимми тяжело ранен.

Он огляделся в поисках таксофона, но они были сейчас на бульваре в самом сердце Беверли-Хиллз, где телефонные будки такая же редкость, как и пьяницы из Скид-Роу[60]. По ту сторону улицы стоял большой белый дом, окруженный стеной. Из освещенного окна на