Днем в пятницу Д’жоржа Монателла, работая у себя в казино, узнала, что ее бывший муж Алан Райкофф покончил с собой.

Это известие она получила по телефону — ее срочно вызвала Пеппер Каррафилд, та самая шлюха, с которой жил Алан. Д’жоржа ответила на звонок по одному из телефонов в зоне блек-джека, закрыла второе ухо ладонью, чтобы ей не мешали ни гул голосов, ни треск и щелчки сдаваемых и тасуемых карт, ни звон игральных автоматов. Потрясенная известием о смерти Алана — так, что чуть не подогнулись ноги, — она не ощутила скорби. Алан вел себя эгоистично и жестоко, оплакивать его не было оснований. Жалость — вот единственная эмоция, которую она чувствовала.

— Он застрелился этим утром, два часа назад, — сообщила Пеппер. — Сейчас здесь полиция. Вы должны приехать.

— Полиция хочет меня видеть? — спросила Д’жоржа. — Зачем?

— Нет-нет. Полиция не хочет вас видеть. Вы должны приехать и забрать его вещи. Я хочу, чтобы вы как можно скорее забрали его вещи.

— Но мне не нужны его вещи, — сказала Д’жоржа.

— Это ваша обязанность, нужны они вам или нет.

— Мисс Каррафилд, это был мучительный развод, я не хочу…

— Он на прошлой неделе написал завещание и назвал вас душеприказчицей, вы должны приехать. Я хочу, чтобы эти вещи увезли немедленно. Это ваша обязанность.

Алан жил вместе с Пеппер Каррафилд в высотном кондоминиуме на Фламинго-роуд, в элитном доме, называвшемся «Бельведер», где этой девице по вызову принадлежала квартира. Пятнадцатиэтажное здание из белого бетона с окнами бронзового цвета окружали незастроенные участки, из-за чего оно казалось еще выше. Одинокий дом странным образом напоминал самый большой в мире монумент, самый роскошный надгробный памятник. Он стоял в окружении ухоженных газонов с пышной растительностью и клумбами, но с соседних участков — песчаная почва, заросли кустарника — сюда занесло несколько сухих клубков перекати-поля. Холодный опустошительный ветер, который гонял перекати-поле, завывал под портиком кондоминиума.

Перед домом стояли полицейские машины и фургон из морга, но в вестибюле Д’жоржа не увидела копов — только молодую женщину на сиреневом диване у лифтов, в сорока футах от двери, и за столом у входа — мужчину в серых брюках и синем блейзере, местного охранника и швейцара. Мраморная плитка на полу, хрустальные люстры, восточный ковер, диваны и стулья от фирмы «Хенредон», медные двери лифтов — отделка выглядела роскошно, хотя, создавая это впечатление, дизайнеры явно перестарались.

Когда Д’жоржа попросила швейцара сообщить о ее приезде, молодая женщина поднялась с дивана и сказала:

— Миссис Райкофф, я — Пеппер Каррафилд. Мм… Вы, наверно, вернули себе девичью фамилию?

— Монателла, — сказала Д’жоржа.

Пеппер тоже старалась создавать впечатление высокого класса, но менее успешно, чем дизайнеры интерьера, работавшие на «Бельведер». Она слишком сильно взлохматила свои светлые волосы, придав им тот беззаботный стиль, который предпочитают проститутки. На ней была шелковая фиолетовая блуза — может быть, от Халстона, но она расстегнула на ней много пуговиц, слишком смело обнажив грудь. Ее серые брюки были хорошо сшиты, но слишком узки. Часы от Картье были инкрустированы бриллиантами, но впечатление от них портили безвкусные бриллиантовые кольца на четырех пальцах.

— Невмоготу было оставаться в квартире, — сказала Пеппер. — Моей ноги там не будет, пока они не увезут тело. — Ее пробрала дрожь. — Мы можем поговорить здесь, только давайте потише. — Она кивнула на швейцара за столом. — Если вы устроите сцену, я поднимусь и уйду. Вы меня поняли? Люди здесь не знают, чем я зарабатываю себе на жизнь. Я намерена сохранить это в тайне. Никогда не веду бизнес дома. Строго по вызову.

Она смотрела на Д’жоржу пустыми серо-зелеными глазами. Та ответила ей холодным взглядом.

— Если вы думаете, что я оскорбленная, страдающая жена, то можете расслабиться, мисс Каррафилд. Когда-то я питала чувства к Алану, но от них ничего не осталось. Даже узнав о его смерти, я ничего не ощутила. Ничего особенного. Я этим не горжусь. Когда-то я любила его, и мы стали родителями чудесной девочки. Я должна что-нибудь чувствовать, и мне стыдно, что я не чувствую ничего. И уж определенно никаких сцен устраивать не собираюсь.

— Отлично, — сказала искренне обрадованная Пеппер; ее всегда интересовали только собственные проблемы и собственное «я», а потому она даже не обратила внимания на семейную драму, которую только что описала Д’жоржа. — Знаете, тут живет много людей, принадлежащих к высшему обществу. Когда они узнают, что мой бойфренд покончил с собой, то долго будут смотреть на меня свысока. Люди такого рода не любят кровавых сцен. А если они к тому же узнают, чем я зарабатываю… мне здесь не жить. Понимаете? Придется съехать, а я точно этого не хочу. Ни в коем разе, детка. Мне здесь очень нравится.

Д’жоржа посмотрела на руку Пеппер, демонстративно и избыточно украшенную драгоценностями, на ее полуобнаженную грудь, заглянула в ее алчные глаза и сказала:

— Как считаете, что они думают о вас? Что вы — богатая наследница?

Пеппер, не почувствовав сарказма, удивленно ответила:

— Да. Откуда вы знаете? Я заплатила за кондо стодолларовыми купюрами, проверка кредитной истории не понадобилась. Пусть думают, что я из богатой семьи.

Д’жоржа не стала объяснять, что богатая наследница не платит за кондоминиум кучей стодолларовых купюр, и спросила:

— Мы можем поговорить об Алане? Что случилось? Что с ним произошло? Я никогда не думала, что Алан способен убить себя.

Кинув взгляд на швейцара и убедившись, что он не покинул свой пост и не может их слышать, Пеппер сказала: