Но тогда, по логике, Ларе, как единственный, но важный свидетель смерти Элизабет, как раз и представляет угрозу именно для госпиталя Шпигеля, так как, доказав смерть летчицы, сразу возникают вопросы к ее оживлению. Тот парень в канализации долго-то не прожил. Тем не менее Зеленский уверен, что в госпитале Шпигеля проводятся незаконные эксперименты и надо деликатно их прикрыть, так как грядут выборы в правительство, и если эта информация вылезет наружу, будет грандиозный скандал: шутка ли, людей научились воскрешать из мертвых, и это при Законе о семье и ограниченных ресурсах Купола! Значит, получается, воскрешение не для всех. И единороды вцепятся сиблингам в глотку, полетят головы в правительстве, и раскол общества может закончиться если и не новой войной, то по меньшей мере крупными беспорядками или скачками котировок акций на бирже. А этим господам непонятно, что страшнее. Вот почему они сами между собой не могут разобраться? Зачем втравливают «чернь» вроде меня? Не хотят ли они таким способом повесить всех собак потом на меня? А там и на НОБНОТ, как один из немногих «оплотов» сиблингов? Но опять же – зачем? Капитан говорил о бессмертии. Тогда напрашивается вывод, что так называемый проект «Возрождение» предполагает резко ограничить доступ к артефактам как единородам, так и в первую очередь сиблингам. Это максимально, насколько вообще возможно, уравняет всех в правах и в обществе наконец-то воцарится покой. А если спрятать все исследования артов в секретных лабораториях, то и такие парни, как я, останутся резко не у дел. Но протестовать и возмущаться – значит идти против правительства и своего народа, нарушая процесс единения…

Да, мрачноватая и глобальная картина вдруг встала перед моими глазами: я уже понял, что лично и кровно заинтересован в этом деле. Вот только механик как-то не смотрелся в моем масштабном полотне как важная фигура…

Но надо брать пример с Чарли, он дотошно проверяет любые, даже малые зацепки и варианты. И несмотря на призрачные мечты найти Ларе, я принял решение добросовестно все проверить. Иначе смысл пропадет.

Если с механиком меня постигнет неудача, остается еще Анджела, которую надо разговорить, особенно на тему общения с Уильямом Шпигелем, в чем я был убежден. Ну, на самый крайний случай – можно как-то поклянчить в местной полиции то самое заключение Ларе. Не прибегая к помощи оракулов Зодиака, понятно, что, скорее всего, меня пошлют к Хиусу, потребовав предписание от столичного начальства или назвать хоть одну причину показывать мне эту бумажку.

Одна мысль согревала душу: так неожиданно и бесследно человек мог исчезнуть, только спрятавшись где-то недалеко, в горах, где скрыться очень нетрудно. Ведь если бы Ларе заказал билет на поезд и поехал бы в Гольфбург, полиция бы уже точно об этом знала и не задавала бы вопросы экономке. А если бы он рванул на машине, как собирался я, и останавливался бы в мотелях под вымышленным именем, рано или поздно кто-то проверил бы его документы. Первый же сиблинг-патрульный: там частенько работают профайлеры – у них чутье на ложь. Если, конечно, его не посадили в частный дирижабль и не увезли в хорошо охраняемый бункер – да мало ли что еще могло случиться?

В таких вот невеселых, но конструктивных мыслях я гнал по шоссе, не замечая красот фермерских домиков, богатых садов, где еще даже не вся листва облетела с деревьев.

Дорога не была прямой, петляя между холмов и небольших гор. Наконец холмы разгладились, а дорога плавной дугой повернула к блестящей в лучах вечернего солнца поверхности Йети озера, раскинувшегося по левую сторону, где вырастала громада Беличьей горы.

Перед тем местом, где гора почти вплотную наступала на узкий пляж, дорога поворачивала вправо, как раз к Фармайн-виллидж.

Сначала я заметил на повороте шоссе стоящие на обочине темные пятна автомобилей, и только потом появилось какое-то чувство, не могу сказать – то ли зуд сиблинга, то ли какая-то тревожность: меня обогнал полицейский внедорожник «хамбеккер». Ехал он «молча», но сверкал сигнальными «люстрами», как маленькое грозовое облако. Тишину он нарушил только, когда просигналил мне, предупреждая об обгоне.

Я слегка сбавил скорость, позволяя спецтранспорту проехать вперед, но мне уже стало интересно, я просто прилип к полицейскому джипу, который начал постепенно сбавлять скорость и включил сигнал поворота, съезжая на обочину.

Учитывая, что та самая обочина была заставлена разношерстными авто, рядом с которыми стояли люди и указывали куда-то вдаль пальцами, я решил, что не привлеку излишнего внимания, если тоже остановлюсь и погляжу, что так заинтересовало зрителей и стражей закона.

Припарковавшись на обочине, почти у самого подножия горы, я вылез из машины, провожая глазами полицию.

Я заметил, что это не поворот, а развилка: на гору забиралась узкая двухполосная дорога с бетонными столбиками ограждения, которая плавно вливалась в дугу поворота шоссе у скалы.

Вдалеке на полоске пляжа метров в пятнадцать-двадцать толпились такие же любопытные, но уже без машин. За ними стояли вкопанные в песок колышки, на которых висело импровизированное ограждение из «полицейской ленты». Дальше стоял небольшой синий полицейский фургон, а рядом с ним мощный грязно-желтый трактор, наверное, кого-нибудь из местных.

У самой кромки воды громоздился помятый, весь в водорослях бежевый «роллинг» хетчбек с треснутыми стеклами и с такой же мятой открытой водительской дверью. На песке перед дверцей лежало распростертое тело.

Сверкала вспышкой полицейская фотокамера, а рядом на корточках сидели судебные эксперты. Один из них был явно сиблинг – он водил ладонью над телом, крепко прикрыв веки.

Еще я заметил качающийся на волнах метрах в десяти от берега серебристый двухместный гидроплан с эмблемой аэродрома Палм-хиллс.

В этот момент трактор затарахтел двигателем, выпустив облако черного выхлопа, но мотор кашлянул и заглох. По всей вероятности, машину достали из озера, и сделали это именно трактором, который, видимо, сломался, и теперь не может уехать. Рядом с трактором суетились несколько фигур в комбинезонах.

Да, руки у меня стало потряхивать, и по телу бежали мурашки: я чувствовал, что рядом с чем-то важным, но не понимал, с чем и что надо делать.

Я закрыл на замок двери автомобиля и пошел сквозь толпу к ограждению.

Тело было уже накрыто брезентом, но сероватые вспухшие пальцы рук выступали из-под мокрой ткани пиджака цвета увядшей травы. По моим скромным прикидкам, тело пролежало в воде несколько дней, меньше недели. Во-первых, кожа сморщена, но не отделилась от дермы, что происходит после полутора-двух недель. Это обычно называют «перчатки смерти», во-вторых, пальцы не обкусаны рыбами, что также говорит, что смерть наступила не так давно. Дней пять максимум, скорее даже дня три назад.

– Отойдите от ленты, сэр! – рявкнул сержант полиции какому-то особо любопытному зеваке.

Рядом с невысоким коренастым полицейским инспектором стоял тучный загорелый мужчина, одетый в тропическом стиле: тактическая безрукавка и шорты. На его широком лбу висели пилотские очки. Судя по всему, это был пилот с гидроплана.