Шрифт:
Закладка:
И то была правда.
– А чего спешка такая? – размышлял Гуськов. – Пусть до десяти утра подождут. Одна ночь, подумаешь! На брюхо лег, спиной укрылся.
– Да у них эшелон сейчас уходит. Быстрый такой эшелон, жалко их отцеплять, они без того застряли. Груз-то их где-то ждут, где-то нужен.
– Так если эшелон уходит – все равно Саморуков прийти не успеет. Туда да назад по грязи, хоть и с фонарем, полтора часа, не меньше. Два.
Опять-таки разумно расположил Гуськов…
Не разжимая челюстей, в шишаке буденновки с опущенными ушами, дочерна обветренный, Дыгин впивался в трубку – понять, что же толкуют с той стороны.
– И за сегодня пропало, – потерянно кивнул он теперь.
Зотов вздохнул, отпустил клапан, чтобы Гуськов не слышал.
– Ну, что делать, братец? Сегодня не выйдет. Может, до Грязей идите с этим эшелоном? Эшелон хороший, к утру – там.
И уговорил бы, но Дыгин уже почувствовал в этом лейтенанте слабинку.
– Не поеду. Арестуйте. Не поеду.
В стекло двери постучали. Какой-то дородный гражданин в шерстяном широком кепи в черно-серую рябинку стоял там. С вежливым поклоном он, видимо, спрашивал разрешения, но здесь не было слышно.
– Ну-ну! Войдите! – крикнул Зотов. И нажал клапан трубки: – Ладно, Гуськов, положи трубку, я подумаю.
Мужчина за дверью не сразу понял, потом отворил немного и еще раз спросил:
– Разрешите войти?
Зотова удивил его голос – богатый, низкий и благородно-сдерживаемый, чтобы не хвалиться. Одет он был в какую-то долгополую, но с окороченными рукавами, тяжелую рыжую куртку невоенного образца, обут же – в красноармейские ботинки с обмотками. В руке он держал красноармейский небольшой засаленный вещмешок. Другой рукой, входя, он приподнял солидную кепку и поклонился обоим:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте.
– Скажите, пожалуйста, – очень вежливо, но и держась осанисто, как если б одет был не странно, а весьма даже порядочно, спросил вошедший, – кто здесь военный комендант?
– Дежурный помощник. Я.
– Тогда, вероятно, я – к вам.
Он поискал, куда деть рябую кепку, припыленную, кажется, и углем, не нашел, поджал ее под локоть другой руки, а освободившеюся озабоченно стал расстегивать свой суконник. Суконник его был вовсе без ворота, а верней, ворот был оторван, и теплый шерстяной шарф окутывал оголенную шею. Расстегнувшись, подо всем этим вошедший открыл летнее, сильно выгоревшее, испачканное красноармейское обмундирование – и еще стал отстегивать карман гимнастерки.
– Подождите-подождите, – отмахнулся Зотов. – Так вот что… – Он щурился на угрюмого неподвижного Дыгина. – Что в моей власти полностью, то я тебе сделаю: отцеплю тебя сейчас. В десять часов утра отоваришься…
– Спасибо, – сказал Дыгин и смотрел налитыми глазами.
– Да не спасибо, а вообще-то не положено. С таким хорошим эшелоном идешь. Теперь к чему тебя прицепят – не знаю.
– Да уж две недели тащимся. Сутки больше, сутки меньше, – оживился Дыгин. – Груз я свой вижу.
– Не-ет, – поднял палец Зотов и потряс. – Нам с тобой судить нельзя. – Покосился на постороннего, подошел к Дыгину плотно и сказал еле внятно, но так же заметно окая: – Раз уж ты свой груз видишь – сообрази. Твоими лопатками сколько окопаться может? Две дивизии! А в землю влезть – это жизнь сохранить. Двадцать тысяч лопаток – это двадцать тысяч красноармейских жизней. Так?
Зотов опять покосился. Вошедший, поняв, что он мешает, отошел к стене, отвернулся и свободной рукой по очереди закрывал – нет, не закрывал, а грел уши.
– Что? Замерзли? – усмехнулся Зотов громко.
Тот обернулся, улыбаясь:
– Вы знаете, страшно похолодало. Ветер – безумный. И мокрый какой-то.
Да, ветер свистел, обтираясь об угол здания, и позвенивал непримазанным стеколком в правом окне, за шторкой. И опять пожуркивала вода из трубы.
Очень симпатичная, душу растворяющая улыбка была у этого небритого чудака. Он и стрижен не был наголо. Короткие и негустые, но покрывали его крупную голову мягкие волосы, сероватые от искорок седины.
Не был он похож ни на бойца, ни на гражданского.
– Вот, – держал он в руке приготовленную бумажку. – Вот моя…
– Сейчас, сейчас. – Зотов взял его бумажку не глядя. – Вы… присядьте. Вот на этот стул можете. – Но, еще взглянув на его шутовской кафтан, вернулся к столу, шифровку и ведомости собрал, запер в сейф, тогда кивнул Дыгину и вышел с ним к военному диспетчеру.
Она что-то доказывала по телефону, а тетя Фрося, на корточках присев к печи, обсушивалась. Зотов подошел к Подшебякиной и взял ее за руку – за ту, которая держала трубку.
– Валюша…
Девушка обернулась живо и посмотрела на него с игринкой – так, показалось ей, ласково он ее взял и держал за руку. Но еще кончила в телефон:
– А тысяча второй на проход идет, у нас к нему ничего. На тамбовскую забирай его, Петрович!..
– Валечка! Пошли быстренько тетю Фросю или переписать, или прямо сцепщикам показать эти четыре вагона, вот младший сержант с ней пойдет, – и пусть диспетчер их отцепит и отсунет куда-нибудь с прохода до утра.
Тетя Фрося с корточек, как сидела, большим суровым лицом обернулась на лейтенанта и сдвинула губу.
– Хорошо, Василь Васильич, – улыбнулась Валя. Она без надобности так и держала руку с трубкой, пока он не снял своих пальцев. – Пошлю сейчас.
– А состав тот – с первым же паровозом отправлять. Постарайся.
– Хорошо, Василь Васильич, – радостно улыбалась Валя.
– Ну все! – объявил лейтенант Дыгину.
Тетя Фрося вздохнула, как кузнечный мех, крякнула и распрямилась.
Дыгин молча поднял руку к виску и подержал так. Лопоухий он был от распущенного шлема, и ничего в нем не было военного.
– Только мобилизован? Из рабочих небось?
– Да. – Дыгин твердо благодарно смотрел на лейтенанта.
– Треугольничек-то привинти, – указал ему Зотов на пустую петлицу.
– Нету. Сломался.
– И шлем или уж застегни, или закати, понял?
– Куда закатывать? – огрызнулась тетя Фрося уже в плаще. – Там дряпня´ заворачивает! Пошли, милок!
– Ну ладно, счастливого! Завтра тут другой будет лейтенант, ты на него нажимай, чтоб отправлял.
Зотов вернулся к себе, притворил дверь. Он и сам четыре месяца назад понятия не имел, как затягивать пояс, а поднимать руку для отдачи приветствия казалось ему особенно нелепо и смешно.
При входе Зотова посетитель не встал со стула полностью, но сделал движение, изъявлявшее готовность встать, если нужно. Вещмешок теперь лежал на полу, и мелкорябое кепи покрывало его.
– Сидите, сидите. – Зотов сел за стол. – Ну так что?
Он развернул бумажку.
– Я… от эшелона отстал… – виновато улыбнулся тот.
Зотов читал бумажку – это был догонный лист от ряжского
