В ту ночь было тихо вокруг, не слышно было звуков – совсем как в Ёми. Не лаяли собаки, пряча свои влажные носы в пушистый хвост. Жители старались поплотнее закрыть свои сёдзи, чтобы липкая, влажная стужа не проникла в дом и не растерзала обитателей грудной хворью. Снег все сильней лип к гэта и уже через пару шагов насквозь намочил хлопковые носки Мандзю. Мои же безнадежно впитали в себя снежную кашицу еще по дороге в замок. Кожу на ногах покалывало.

Не встретив никого на своем пути, Мандзю вошел в гулкие стены храма. Первым делом он достал из-за пазухи деревянную эма[65] и уселся на колени перед столом, на котором лежали заботливо приготовленные монахами кисти и тушь. На обратной стороне эма была гравировка. Охваченная любопытством, я подошла поближе и вытянула шею, пытаясь разглядеть из-за плеча Мандзю рисунок. На эма была изображена влюбленная пара: юноша и девушка, похожие на тенинов, которые когда-то охраняли любимый цветок Аматерасу в Долине Высоких Небес. Они стояли лицом друг к другу, протянув навстречу руки. За ними, озаряя все кругом первыми лучами, поднималось солнце. Пара не смотрела на красивый рассвет. Они не могли оторвать глаз друг от друга. Мандзю какое-то время разглядывал свой рисунок и нежно водил дрожащими пальцами по лицу Сягэ. Наконец, перевернув табличку, взял в руки кисть и обмакнул в тушь. Спустя несколько долгих минут он вывел на деревянной дощечке слова:

«Хочу, чтобы Сягэ переродилась и смогла встретиться с Мандзю. Благослови нас, Великая Аматерасу».

Мандзю закончил свое послание богине и, продев в отверстие веревку из рисовой соломы, повесил эма на доску рядом с другими, которые оставили днем посетители храма. Не отрывая взгляда от рисунка на табличке, он в последний раз провел пальцами по гравюре, на которой была изображена его встреча с Сягэ, и отошел в сторону. Затем встал на колени перед алтарем и с дрожью в голосе начал горячо молиться.

– Великая Аматерасу! Сколько еще можно наказывать нас? Сколько ждать еще? Или дай умереть и уйти спокойно в Ёми, или дай Сягэ переродиться и прийти на землю. Тысячу лет я искупал наш с ней грех. Неужели мы не достойны милости твоей? Пощади, Аматерасу! Или дай обрести покой в желтых водах… Верни мне мою Сягэ, дай хоть на краткий миг взглянуть на нее!

Мандзю прервался, прислушиваясь к ночным звукам. Услышала ли его Великая богиня? Храм ответил оглушающей тишиной. Даже ветер не осмеливался прервать ночные стенания тысячелетнего уродца. Лишь за дверями храма тихо перешептывались фурины[66] от нежного касания слабого ветра. Разочарованный безразличием своей богини, Мандзю лег ничком на каменный пол, вобрав в себя весь холод, что был в храме, на улице, в душе, в многовековом равнодушии Аматерасу. Не услышав ответа на свою молитву, урод в красивой маске разрыдался.

– Неужели мы так никогда не сможем встретиться с ней? Дай ответ, богиня! Не будь так жестока, ответь хоть что-нибудь или убей надежду во мне. Тяжело ждать, когда не знаешь, дождешься ли…

Глухие рыдания разрывали немую тишину. Аматерасу молчала и в этот раз. Это был подходящий момент, чтобы подойти к нему, стать видимой и снять проклятие, но я не смогла. Не смогла прервать мольбы и рыдания. Моя душа рвалась на части. Было жаль его, и чувство вины грызло изнутри. К сковывавшему меня страху примешалась ревность. Из-за того, что Мандзю тысячелетие ждет Сягэ, молит Аматерасу о встрече с ней и по-прежнему любит ее, а не меня. Из-за меня он никогда так не надрывался. Ревность дождевым червем рылась внутри меня, заставляя медлить. Я должна была решиться и показать себя ему, но вместо этого продолжала наблюдать за его страданиями. Мне не приносило это удовольствия – было страшно, как поведет себя Мандзю, когда увидит меня, причину всех своих бед.

Далеко за полночь, когда в глазах не осталось больше ни одной слезинки, промерзший до костей Мандзю, стуча от холода зубами, поднялся с пола и побрел прочь из храма. Он остановился перед алыми вратами тории и поднял голову. Сверху, сквозь прорехи в рваных, тяжелых, серых облаках молчаливо взирали на него звезды. Самая темная и тяжелая туча недовольно заворчала и грозным ударом тайко[67] разродилась громом. Золотая молния разделила небо надвое и коснулась верхушки тории. От удара с врат для ками сорвался большой ком снега и упал на маску Мандзю. Ледяная кашица залепила глазницы, охлаждая глаза после только что пролитых горячих, с горьким привкусом, слез. Мандзю стряхнул с себя снег и со счастливой улыбкой посмотрел в небеса:

– Благодарю тебя, о великая и мудрая Аматерасу! Я все понял. Теперь я буду смиренно ждать свою Сягэ.

Впервые за тысячу лет он смог облегченно выдохнуть.

– Теперь я точно знаю, что уже этой зимой из подземного царства вернется на землю моя любимая Сягэ. Время мучительного ожидания подошло к концу. Осталось только дождаться, когда крошка подрастет и сама сможет найти дорогу в мой сад из тысячи лепестков, где каждый кугацу[68] зацветает целое поле синей хиганбаны. По ней она меня и найдет – только в моем саду цветет синий ликорис. Благодарю, Аматерасу! – Мандзю низко, почти касаясь земли, поклонился деревянной тории, затем развернулся и поклонился храму. Затем поплотнее укутался в сокутай и с довольной улыбкой отправился в обратный путь.

Бедолага совсем обезумел и увидел знак в случайно свалившемся на него комке снега. И что мне было делать с этим умалишенным чудаком? В момент, когда он обрел веру в то, что Аматерасу все-таки услышала его, могла ли я предстать перед ним и напугать до смерти своим потоком энергии, разрушающим проклятье? Он не поймет и запаникует. Решение пришло быстро. Не нужен Аматерасу Мандзю. Если бы богиня хотела, давно бы вмешалась и освободила бы и Сягэ, и самого Мандзю. Солнцеликой нет дела до всех нас. Это не она освободит Сягэ из заточения в Ёми, а я! Может, тогда его сердце оттает и он простит меня. В голове созрел новый план, который, как мне тогда казалось, был идеальным. Стиснув зубы, я решила в последний раз спуститься в Ёми и высвободить застрявшую там возлюбленную Мандзю. А когда выберусь из этого проклятого места, вернусь сюда и избавлю от проклятья несчастного принца. Я приду к нему с хорошей новостью, и тогда, возможно, он не сильно разозлится, увидев меня.

Приняв новое решение, я отпустила обнадеженного упавшим на лицо