с двадцатью двумя живыми мертвецами.

Так и было: число людей, погибших по моей вине, стремительно приближалось к этому количеству.

Утаивать, притворяться, лгать – вот глаголы, которые доминировали в моей жизни.

Даже такой слепец, как я, понимал, что долго так продолжаться не может.

53. Верный Мунио

Дьяго Вела

Зима, 1200 год от Рождества Христова

Оннека проснулась посреди ночи от холода. Дождь прекратился, однако она продрогла до костей. Ощущение усугублялось лихорадкой, сотрясавшей ее избитое тело.

– Что произошло с Гарсией? – спросила она.

– Вам больше не о чем беспокоиться, – ответила Аликс, словно подводя черту под этой темой.

– Где мы?

– На старой мельнице у реки. Оставаться в таверне было небезопасно, и мы не можем попросить у короля Альфонсо разрешения вернуться в город. Он захочет знать, почему с нами нет епископа.

– А как насчет послания короля Санчо? Нам нужен документ, чтобы убедить горожан сдаться.

Аликс закашлялась. Она чувствовала себя неважно, однако скрыла это от невестки.

– Что нам теперь делать? – настаивала Оннека.

– Попробую подойти к стене. А вы ждите здесь и не высовывайтесь, – приказала Аликс.

С этими словами она выскользнула в холодную ночь. К счастью, грозовые облака ушли и небо разъяснело; над головой сияла Мать-Луна, как ее называл муж.

Аликс подобралась к городским стенам и несколько раз свистнула.

Ничего не произошло.

Медленно текли ночные часы, но Аликс не покидала свой пост. Наконец прибыл ее ангел-хранитель, на миг заслонив небо огромными крыльями.

– Мунио! – прошептала она вне себя от радости.

Ее верная сова, которая за минувшие годы постарела и уже не могла сама ловить мышей, откликнулась на зов любимой женщины.

– Мунио, отнеси это Дьяго и приведи его сюда, – скомандовала Аликс, отрывая полоску ткани от промокшей юбки и привязывая ее к лапке совы.

Затем она пошла за Оннекой и из последних сил дотащила ее до стены, боясь, как бы не наткнуться на вражеский патруль.

Незадолго до восхода солнца Гуннар спустился на веревке, которую держали Нагорно и автор этой хроники. Два графа горели желанием поскорее воссоединиться со своими женами.

54. Яблочная могила

Унаи

Ноябрь 2019 года

Мы воссоединились с одной Лопес де Айяла, но вот-вот могли потерять другого.

Дедушка до сих пор находился в реанимации без каких-либо признаков улучшения. В палату даже явились люди из страховой компании, которых я грубо вытолкал, хотя медсестры посоветовали заранее уладить формальности с похоронным агентством. Патриарх доживал свою последнюю осень.

Поздним вечером в пятницу, когда все вокруг успокоилось и шум больничной суеты затих, я приступил к выполнению своего заключительного долга в качестве внука. Мне потребовалось некоторое время, чтобы натереть загрубевшую кожу деда четвертинками яблок, тайком пронесенных в больницу Германом. Мы разговаривали – точнее, я говорил – о домиках, которые строили из тюков соломы после августовского сбора урожая в Лас-Льекас. Или о том, как я будил его в четыре утра, возвращаясь с празднований в Бернедо, и мы шли ставить разбрызгиватели, потому что год выдался засушливый.

В конце концов, не в силах и дальше выносить его молчание, я сел в машину и поехал в Вильяверде.

После того ужасного дня мы забрали Дебу из больницы и увезли из Витории. Не помню ее более несчастной и рассерженной, чем в тот момент, когда она увидела себя в зеркале с мальчишеской стрижкой.

Тасио Ортис де Сарате провел ночь в камере, ожидая ордера на предварительное заключение. Вряд ли его скоро освободят. Я решил не думать о нем, поскольку со вчерашнего вечера мои мысли целиком были заняты Дебой и дедушкой. Как только мы приехали в Вильяверде, моя дочь нашла один из беретов деда и отказывалась его снимать, хотя тот был ей слишком велик. Измученная, она так и уснула в нем рядом со своей матерью. Я сделал для нее еще один красный браслет, чтобы показать судьбе, что сам обо всем позабочусь.

Первого ноября отмечался День поминовения усопших. В этом месяце наступил черед нашей семьи звонить в церковные колокола – к мессе, в знак чьей-то смерти или для молитвы.

В этот день в деревне было принято звонить каждые три часа в память об ушедших, поэтому мы с Германом взяли большой железный ключ и направились в сторону колокольни. Отперев церковную дверь, поднялись по винтовой каменной лестнице. Наверху было тесно и небезопасно: к колоколу вели всего несколько старых досок. Перед нами грозной черной громадой вырисовывались холмы, а желтоватый свет уличного фонаря едва освещал близлежащие крыши.

Дальше – только непроглядная ночная мгла.

Мы с Германом молча принялись звонить в колокол, как учил нас дедушка. Оглушительный звон тяжелого металлического языка над нашими головами на несколько минут успокоил мои мысли – то, чего мне так не хватало в те мрачные дни. Ни о чем не думать.

– Помнишь, как много лет назад он учил нас рисовать солнце? – спросил Герман, когда мы отпустили веревку, и кивнул на северную стену колокольни.

Я совсем про это забыл. Приглядевшись, смог различить грубые очертания маленького солнца.

«Смотрите, мальчики, хочу вам кое-что показать, на случай если однажды меня не станет», – сказал нам дед одним жарким августовским утром на этой самой колокольне. Снаружи под безоблачным небом комбайн убирал спелую пшеницу.

«Почему вдруг тебя не станет? – выпалил я, не подумав. – Мне не нравится, когда ты так говоришь!»

Герман с дедом терпеливо дождались, пока я замолчу.

«Думаю, дедушка хочет раскрыть нам семейную тайну, вроде той, где на Сан-Тирсо растут горные травы для чая», – предположил Герман, более рассудительный из нас двоих.

«По семейной традиции, эта тайна передается, когда наступает наш черед звонить в колокол, – сказал дед, почесав затылок. – Только не говорите соседям. Здесь, на камне рядом с колоколом, есть крохотный рисунок. Думаю, это солнце. Дедушка Сантьяго рассказал о нем моему отцу. Похоже, для него это имело большое значение».

«Тот, который ушел, когда твоему отцу было десять?» – спросил я.

«Он самый. Отчего-то ему казалось важным сообщить нам про этот цветок или солнце. Я был маленьким, когда отец привел меня сюда, и не обращал особого внимания. Не помню, как точно отец его называл: бабушкино солнце или бабушкин цветок. Говорил, что он защищает Вильяверде. И что так принято в нашей семье испокон веков».

С тех пор, когда наступала наша очередь звонить в колокол, мы с Германом поднимались по ступеням башни и время от времени повторяли ножом высеченные в камне линии, если видели,