ее звали… — Мэрион нахмурилась, силясь вспомнить имя той самой дамы, но в памяти остался только ее упрямый, уверенный взгляд. Он тоже пробуждал какие-то смутные воспоминания, но разобраться, откуда они, никак не получалось.

— Миссис Гульд. Да, вы совершенно правы, дело именно в ней, будь она неладна. Мне даже пришлось лично встречаться с ней в «Ритце». По просьбе королевы.

— Она еще не уехала? — распахнув рот от изумления, переспросила Мэрион. — О чем же вы говорили?

После того происшествия миссис Гульд имела все шансы стать изгоем. Странно было слышать, что к ней отправили личного секретаря самого короля, да еще и в номер весьма недешевого отеля.

— О заметках для журнала, упомянутых миссис Гульд.

— Но королева, само собой, ничего писать не будет, так?

Томми покачал головой.

— Я с ней целый час разговаривал.

— Час? Ну надо же!

— Пытался убедить, что королева держится в стороне от политики. Что, несмотря на все ее стремления подружить женщин Великобритании с американками, она не сможет писать эти самые статьи.

Мэрион удивленно посмотрела на Томми. Она никак не могла взять в толк, с какой стати королева вообще решила так разоткровенничаться с какой-то журналисткой. Особенно при помощи Томми. Да еще этот разговор длительностью в целый час… Напрасная трата времени, только и всего!

— Но в итоге журналистка уехала в Америку. Очень надеюсь, что больше мы о ней не услышим, — проговорил Томми и добавил, прежде чем уйти: — Прощайте, Мэрион. Счастливого Рождества.

Мэрион ответила любезностью на его любезность. А уже отвернувшись, вдруг вспомнила, где и когда видела такой же упрямый, непоколебимый взгляд, как у миссис Гульд. Ровно так же сегодня смотрел на принцессу Елизавету Филипп Греческий.

Глава пятьдесят пятая

Фотография Филиппа заняла почетное место на каминной полке в спальне Лилибет. Ее родители — возможно, благодаря недюжинной силе воли — по-прежнему ничего не замечали. Эти люди, давшие бесстрашный отпор Гитлеру, несказанно боялись признать, что их дочь влюбилась. И Мэрион это понимала и сполна разделяла их чувства.

Маргарет же, как часто бывало, данные переживания обошли стороной.

— Ну что, Лилибет, свадьба скоро? — подначивала она сестру. — Ты погляди — все кругом женятся! Взять хотя бы Питера и Айви!

А те и в самом деле помолвились и назначили свадьбу на текущий месяц. Проходила она в Виндзорском дворце бракосочетания, выстроенном в нарядном георгианском стиле, и получилась бесхитростной, но радостной. Айви нарядилась в твидовый костюм лавандового цвета, а в петлицу вдела ярко-желтый цветок кабачка. Она так и светилась от счастья. Питер, который, казалось, и сам не мог поверить своей удаче, явился на свадьбу в элегантном черном костюме-тройке с итонской лилией на груди.

— Для меня ты всегда был слишком уж хорош, — сказала Мэрион, заключив его в объятия.

— Это уж точно, — шутливо съязвила Айви, услышавшая ее слова. — Да и потом, ты же все равно, по сути, замужем за этими Виндзорами, будь они неладны!

Маргарет, Лилибет и эвакуированные ребята скопили для свадебного пирога как можно больше сахара, но после этого вся выпечка, которую пекли в Виндзорском замке, еще долго горчила.

Пылкое чувство к юноше, занятому военной службой, вновь пробудило в Лилибет желание уйти на фронт. Ей было шестнадцать — в этом возрасте уже разрешалось записываться добровольцем, но король с королевой не желали ее отпускать и всегда искусно уходили от разговора на эту тему, стоило только Лилибет его начать.

Но энтузиазм принцессы это нисколько не остудило. Она редко пребывала в столь мрачном расположении духа, но теперь принялась недовольно расхаживать из стороны в сторону, сжав губы и сдвинув брови.

— Поговорите с папой, Кроуфи! — молила она. — Вас он послушает!

Мэрион очень в этом сомневалась, но слова Лилибет ей весьма польстили. Как и умоляющий взгляд. Однако сама просьба привела в неподдельный ужас. Отпускать Лилибет на фронт ей хотелось еще меньше, чем отдавать замуж за Филиппа. Военная служба грозила отнять у нее принцессу — быть может, навсегда. Едва ли та вернется в классную комнату, побывав на передовой.

Но выбора не было. Если Лилибет наметила цель, она устремлялась к ней, не обращая внимания ни на какие препятствия. Так что вскоре Мэрион, не вполне понимая, как же так получилось, уже шла неуверенной походкой к двери королевского кабинета.

— Можно мне коротко переговорить с его величеством? Всего пять минут, — спросила она нового конюшего — худощавого человека с острыми скулами и темными курчавыми волосами.

Питер Таунсенд — а конюшего звали именно так — поглядел на часы. Он был одним из новых помощников короля, не принадлежащих к аристократическим родам, и до этого служил в ВВС Великобритании, где снискал немало наград. Ему было около тридцати, но выглядел он гораздо старше. И хотя черты лица у него были изящные и тонкие, почти женственные, война оставила на нем отпечаток усталости, который Мэрион уже доводилось замечать у солдат.

— Встреча скоро закончится, — объявил он. — Если нетрудно, подождите пару минут.

Мэрион кивнула. Полковник Таунсенд ей нравился. Он всегда держался сдержанно и скромно, при том что был человеком отважным и волевым. Когда-то он летал на «Спитфайрах», но его несколько раз сбивали. За свою службу он был удостоен наградного креста «За выдающиеся летные заслуги». «Нервы у него сдали, вот в чем все дело, — насмешливо отзывался о нем Томми. — Потому-то его и определили на конторскую работу». Но несмотря на всю тактичность, с какой Мэрион пыталась затронуть тему войны, ей так ни разу и не удалось выудить из Питера воспоминания о военных событиях. Всякий раз, когда разговор заходил об этом, его охватывало оцепенение, а в глазах вспыхивал странный огонь.

Он смущенно замер рядом с Мэрион в своем серовато-синем мундире, опустив глаза на свои начищенные до безупречного блеска ботинки. На виске у него запульсировала жилка. Он нервно стиснул челюсть и перевел пристальный взгляд на блестящую дверь в королевский кабинет, точно вознамерившись распахнуть ее одной силой мысли.

Но дверь не открылась. Мэрион скользнула взглядом по игрушечным лошадкам, стоявшим вдоль стены. Они давно потеряли первозданный лоск: краска поблекла и облупилась от долгих игр, а гривы заметно поредели. Девочки не катались на них вот уже несколько лет, но король оставил их на память о детстве принцесс, с которым они — в особенности Лилибет — так спешили распрощаться.

Вдруг дверь распахнулась. Таунсенд вытянулся в струнку и отточенным движением отдал честь посетителю, шагнувшему в коридор. Им оказался не кто иной, как сам Черчилль, следом за которым