Шрифт:
Закладка:
С вечера пошел дождь и шел всю ночь. Крыша мазанки стала протекать сильно и в нескольких местах.
В семье курда хороши только дети, бегающие полуголыми даже в суровое зимнее время. Они здоровы, красивы, без паршей и кожных болезней и закалены, вообще, своим воспитанием. Отец и мать к детям относятся с вниманием, нежностью и часто их ласкают, пока они малы. Вообще, курды детолюбивы. Мой хозяин дома и его жена с гордостью мне объяснили, что у них два сына и 4 дочери, что старшей дочери уже 20 лет, и она замужем, очень красива и проч. Моя любовь к детям вообще оказала мне здесь большую услугу, так как дети быстро освоились со мною и вели себя очень прилично, позволяя доверчиво себя поласкать, что производило на толпу большое впечатление, так как никакой другой чужак их детям такого внимания не оказывал.
Жду пока прояснится. Работать в такое время невозможно. В 9h 30m дождь стал стихать, и я приказал вьючить, рассчитавшись с хозяином ночлега к его удовольствию. Передал через него жителям селения, что жаловаться на них не буду, но пусть будут осторожны с путешествующими европейцами, чтобы не накликать на селение тяжкое бедствие за недостойное поведение. Расстались дружески, без всякой неприязни. Надо еще сказать, что в этом селении никогда не бывали русские, и нас видели первыми европейцами здесь.
По прибытии в г. Кучан остановились на ночлег в караван-сарае. Я послал за старшиной русскоподданных и при его содействии устроились вполне хорошо. Здесь я дал отдых людям и лошадям.
По приказанию высшего правительства, кучанский ильхани обязан содержать постоянно конных и вполне вооруженных всадников, на которых он и получает от правительства жалованье полностью в 25 000 туманов. Во время войны с юмудами (в 1888 году) кучанский ильхани с огромными усилиями мог собрать только 600 всадников, в настоящее время он имеет не более этого чила, причем только 50 берданок и 20–25 винтовок Верндля и др. систем, а остальные – старые курковые ружья. Пушек совсем не имеет. Всадники de facto жалованья не получают, но не платят никаких податей, оставляя свое жалованье в карманах правителя. Народ не любит своего правителя Шуджа-ад-дауле, но сильно его боится, так как он хитер, жесток и беспощадно огромными штрафами карает за всякую провинность против его личных интересов. Жалобы на него в Тегеран не доходят, ибо он имееи при шахе таких своих доброжелателей, которые не допустят до шаха никаких жалоб на кучанского ильхани, умеющего щедро благодарить своих друзей.
Утром 1/XI 91 года после отдыха весь день 31/Х я чувствовал себя отлично и сделал все распоряжения к дальнейшему движению. Под предлогом усталости я не сделал вчера и визиты правителю Кучана, человеку жестокому и несимпатичному, отчаянному грабителю в прямом и переносном смысле этого слова. Не дождавшись моего визита, ильхани Шуджа-ад-дауле сегодня утором рано прислал своего калантара[162] (полицмейстера) города с приветствием и просьбой пожаловать к нему на чашку чая. На это приглашение я поручил сказать ильхани после взаимного обмена любезным приветом, что приду, но сегодня же уезжаю дальше. Десять лет тому назад во время нашего Ахал-текинского похода ильхани Кучана играл двойную роль, сочувствуя текинцам, а не нам. При заготовке продовольствия для нашей армии тоже не выразил никакой предупредительности, а стремился лишь содрать с нашего коммерческого агента как можно большую сумму за все, что тот пытался здесь купить.
Отношение этого правителя к своему народу тоже внушило мне чувство отвращения. Тем не менее, в интересах моей задачи надо было поддержать приличные отношения к правителю страны. В I2h 20m дня я пошел в дом ильхани в сопровождении переводчика и 2-х казаков. Ильхани в своем новом полуевропейском доме устроился с беспорядочной азиатской пышностью не первой важности. К моему визиту он приготовился. Меня встретили и проводили через ряд комнат, убранных коврами, к ильхани, который встретил меня стоя, подал руку и предложил садиться в кресло, а сам уселся на диван, поджав ногу. Это был среднего роста старик (64 лет), видимо, сильный, но уже с обрюзгшим лицом и отвислым животом. Одет он был в европейского типа тройку (брюки, жилет и длинный сюртук) из темного горохового цвета сукна (а жилет из ярко-цветистой персидской материи) с часами и массивной золотой цепочкой. Он предложил мне курить и сам сейчас же затянулся поданным ему кальяном. Я, конечно, от курева отказался.
Мы обменялись взаимными расспросами о здоровье. Затем разговор перешел на более интересные темы. Ильхани жаловался, что теперь высшие власти беспокоят его с требованием налогов, что он теперь очень много должен платить и ферман-фер-ма[163] в г. Мешеде и в Тегеран, а между тем, его доходы сильно сократились: «С занятием вами, русскими, Ахал-текинского оазиса и Асхабада я потерял теперь по крайней мере 20 000 туманов золотого дохода в год, какой мне доставляли туркменские аломаны». Эта фраза меня поразила: правитель жаловался на то, что мы смирили разбойников, которые грабили персидских подданных, защита коих лежала именно на нем, а он от этого грабежа получал львиную долю. Откровенно сказать, мне противным стало лицо этого бессердечного азиатского деспота. Я резко сократил свой визит, отказавшись от угощения, в также и от содействия, какое он предложил мне в дальнейшем моем странствовании в пределах его ильханийства. По наружности мы расстались вполне корректно.
Вернулся я в свой караван-сарай и 2h 35m дня. Записав все, что было надо, я приказал людям готовиться к выступлению. Мой
