Глава 17. Вслед за зелёными аметистами

Мартисса первой спустилась на землю, с поднятым зонтиком разглядывая сутулые спины призраков, у которых уже виднелись кости даже через праздничные одежды. Они дрожали, прислонившись носами к земле, руки испачкались в зеленой слизи. С них ручьями стекал пот, слышалось хриплое дыхание. Они ждали, верно дожидались слов представительницы Отцовской кары, не смея даже головы поднять без её ведома.

Костры горели не так ярко, чучела косо покачивались, к ним прилипали отравленные листья. Хлопушки не стреляли в небо, торговцы вышли из лавок и также встали на колени, рассматривая фигуры в плащах и жутких масках.

А Мартисса, воплощение самой чистой любви и верности, величественно возвышалась над полностью осквернёнными призраками, в чьей пёсьей верности Отцу скрывалась такая же трусость. Легкое лавандовое свечение от зонтика словно прожигало в Джайванцах дыру, проявляло всю их порочную любовь на свет месяца. А ветер точно приносил слова поэм Принцессы верности, только искаженные и оборванные.

Сама Мартисса волновалась ни меньше Джайванцев. Это было слышно по быстро бьющемуся больному сердцу и хрипловатому дыханию. Марти трепетала от затаившихся призраков, о которых ходили самые разные плохие слухи, которые проводили такие жуткие расследования и которые так были одержимы Отцом. И вот сейчас те, кто загонял в угол и так боявшуюся всего Мартиссу де Лоинз, встали перед ней на колени. Я её понимала. Это такое странное и одновременно будоражащее кровь чувство. Вчера ты была загнанным слепым котёнком, отчаявшимся и раненным прямо в сердце, а сейчас, познавшая вкус мертвой тоскливой жизни и перетерпевшая столько приятных взлетов и падений, стоишь пред своими ненавистными врагами. Отец и призрачный Броквен поменяли Мартиссу, превратив вечно плачущую куклу в сильную молодую женщину, безупречно владеющую словом.

— Поднимитесь же с колен, призраки Джайвана, — с толикой строгости промолвила Мартисса, выпрямляясь. — И принимайте Отцовский приговор, распределившись по группам.

Задрожав сильнее, призраки мигом встали и, точно зная наши следующие действия, распределились в пять групп по тридцать человек. Они вновь зашептались друг с другом, вытирая пот и кусая ногти. Призраки выискивали средь других тех самых еретиков, ворочаясь и лязгая цепями. Они были словно безмозглые тараканы, сбегающиеся на любую крошку еды. А еретиков и не было. Точнее были, но сейчас, полностью одурманенные, они забыли о том, что когда-то поддерживали Особенных. Кёртис знал в лицо тех агентов, которые гонялись за ним после его большого восстания в День города, когда Отец впервые потерял доверие горожан из-за громкой речи Револа. Они изначально поддерживали его. Мартисса знает пару ученых, которые в секрете приходили на её концерты, а Телагея помнит, как несколько призраков Джайвана впервые искренне засмеялись, когда она пошутила про Отца. Теперь мы должны были нанести им всем царапины. Неглубокие, конечно же. Но поскольку это серебристые клинки, то должно быть немного, но больно, кара все-таки. Это… ужасные, но вынужденные меры. Поверьте, никто из нас не хотел собственными руками вредить жертвам Отца. Телагея особенно.

— Есть то, что наш Отец не поведал вам, Дети, — Мартисса отошла чуть назад, давая нам пройти к группам и чиркнуть кинжалами. — И это шесть грехов Города призраков.

Мартисса взяла к бледные руки грязный свиток и развернула. Там были написаны выдуманные Марти грехи, за которые мы могли бы поставить Метки позора, то есть царапины. Де Лоинз откашлялась, а Джайванцы вздрогнули, только увидев сияющие лезвия ЛжеПредвестников. Ладони вспотели, крепко сжимая нож, а сердце готово было выпрыгнуть. Несмотря на то, что все шло по плану, меня немного щекотал мандраж. Я никогда никому не вредила.

— Первый грех, за который получают Метку позора, является непослушание, — говорила твёрдо Мартисса, плавно водя ладонью по воздуху.

— Мы всегда слушались Отца! — выкрикнул один из агентов Отца, который стоял в группе Кёртиса. Он-то и был первым еретиком.

— Вы так действительно думаете, Питер Фонклич? — хихикнула гаденько Мартисса. — Ну что же, я напомню: прогремевшее восстание «День Револа», 1990 год. Второй Особенный Кёртис Револ прямо на Главной площади поливал Отца грязью. Что же делали вы? — я прямо почувствовала, как Марти улыбнулась под маской, тон голоса стал задорней.

— Я не помню! — крикнул призрак. — Н-но я слышал эти отвратительные речи и хотел отгрызть этому мальчишке лицо!

— А кто же кричал «Правильно, свергните его, Особенный!»?..

Питер широко раскрыл рот, забился в конвульсиях. Сотня взглядов призраков устремилась на него, послышался нечистый гул и рычание. Джайванцы возмущались, скалились на агента и выкрикивали самые гнусные проклятья. Костры вновь загорелись.

— Э-это не я, клянусь! — орал призрак, прикрывая морду, полную ужаса. Джайванцев эта фраза не убедила. Питер выдавал себя с потрохами. Я ему однозначно не завидовала. И вправду позор…

— Ах ты, отвратительный Питер! — фыркала одна девушка, тоже из группы Кертиса. — Как ты смеешь носить титул «Агента Отца», если ты… Боже, этот агент поддерживал Кёртиса Револа!

Призракам прямо крышу снесло. Слыша это имя, их распирало от злости, кожа зеленела, также как и проклятые глаза.

— А вы? — Мартисса, вставая рядом с Кёртом, вальяжно облокотилась о его плечо. Она вздохнула, часто цокая носом. Меня завораживал тот образ жестокой судьи, который играла Марти. Прирождённая актриса… — А вы-то почему лукавите, Мег Хардли?..

— Я?.. — Джайванская трусиха указала на себя пальцем. Призраки снова замерли.

Де Лоинз усмехнулась.

— Да-да, вы. День Святого Валентина, пора признаний в любви, 1992 год. Опа-а… — Мартисса выудила из кармана плаща Кертиса красное бумажное сердце, с оборванными от старости краями. Эту валентинку когда-то Керт забыл вытащить из брюк… — Это признание в любви Кёртису Револу. Кхм, зачитываю: «Сегодня День Святого Валентина, день, когда я решилась оповестить вас о своей любви, дорогой Кёртис. Мое сердце принадлежит Вам с тех пор, как увидела в Отцовский пост Вас, кидающего в Отца корзинку и ударяющего того в пах. Ах, это было так опасно, так жутко, но Вы не страшились Отца, и это меня покорило. Вы такой красивый, такой храбрый и безбашенный, что сердце выпрыгивает из груди… Я вся трепещу и дрожу, когда слышу ваш итальянский говор и вижу ваше хмурое лицо. Я… знаю, что это неправильно, грязно и отвратительно — Джайванке любить врага, но и одновременно так возбуждающе. Если у Вас будет время — заходите ко мне на чай. У меня есть пластинка „Abbey Road“[30];). Ваша тайная поклонница, Мег Хардли».

Мег взвизгнула, синея до кончиков ушей и приставляя разукрашенные руки к груди. Зелёный грим не смог скрыть её смущений и животный ужас перед остальными призраками, что раскрыли рты