Молодой человек похлопал глазами и потребовал объяснений. Джеймс, конечно, раскрыл не все карты, но сообразительный Жорж понял, зачем ехать именно в британское посольство.

– Так это не наша знать, а ваш кабинет, – фыркнул он.

– Без разницы. Курьер будет?

Кто бы сомневался.

– Такая мутная каша заваривается, – пожаловался Джеймс, – что никаких концов не найти. Кому выгодно, тот спрячется, а мы останемся с погромом на руках.

Жорж понимал, что они с «ведомым» фактически машут кулаками, зажмурив глаза. Но если их открыть – все равно тьма кромешная.

– Я сам не знаю, где и что. Но кишками чувствую: вот-вот сорвется. Вы понимаете, Жорж, что сейчас за жизнь этих бородатых красавцев отвечаем только мы с вами?

– Давайте конверт.

– Да, вот еще что. – Александер без восторга расстался с письмом. – Сегодня у этой Сивиллы, графини Толстой, съезд. Только очень знатные особы. Что будут обсуждать – неведомо. Как бы узнать?

Юноша почесал длинный, как у отца, нос.

– Нас с вами, конечно, не звали, – съязвил он. – Но есть у меня две хорошенькие особы на примете, которые могут поехать к бабушке Бибиковой, а уже оттуда…

– Великолепно! Только вы их предупредите.

Жорж ушел. Без полковника, конечно. Ему еще требовалось договориться с жандармской командой, охранявшей персов, об отправке курьера. Так что в Пречистенском дворце, у своих, он очутился только после обеда. Если бы его встретила хозяйка, немедленно бы усадила за стол, который не беда и заново сервировать. Но вышла Катя. Оленка после вчерашнего пряталась.

Они протанцевали три танца подряд, что уже о многом говорило. И Жорж имел неосторожность пожимать пальцы партнерши в перчатке, касаться носом ее развившегося светлого локона, вдыхать исходивший от мадемуазель Бибиковой такой теплый домашний запах, будто в кружку молока насыпали малины.

– Вы точно решили выходить замуж?

Она промолчала.

– Скажите прямо «мне мил жених», и я отстану.

Оленка вскинула на него глаза с быстро закипавшими слезами.

– Да пусть бы он лучше Кате достался!

Жорж покусал губу.

– Я поговорю с отцом.

– Ой, не надо! – переполошилась девушка. – Если папа доставит удовольствие, я за медведя в лесу выйду.

Жорж с трудом мог ее понять. Но где уж? Она и сама себя не понимала.

– Может, стоит подумать о своем удовольствии?

Оленка взглянула на него, как на святотатца.

– Если не нравится Белосельский, может, хоть я нравлюсь? – осмелился Жорж.

Это было ошибкой. Партнерша сразу же прервала танец, даже не доводя тур до конца, и, бросив руку кавалера, отошла к матери.

– Для нее такие переходы слишком резки, – пояснила сегодня Катя. – Вы, как в манеже, с места в карьер. Она предпочла бы долгое ухаживание.

«А этот жених ухаживал?» – возмутился Жорж. Только раззявил кошелек, так ему сразу девицу на блюде! Вызову. Только вернусь в Петербург.

– Катя, – сказал юноша вслух. – Я сейчас не за тем пришел. Вы сегодня можете поехать к бабушке?

– К Екатерине Александровне? – удивилась девушка. – А зачем?

– Затем, чтобы набиться с ней к графине Толстой на званый вечер.

– А зачем? – повторила барышня.

– Чтобы слушать, слушать и слушать все, что там будут говорить. А потом рассказать мне.

– Боже, как ты похож на папа! – поразилась Катя. – Это к слову.

Она не стала задавать еще целую гору вопросов. Ее интересовал только один.

– А что я за это получу?

– Жениха, – не задумываясь, ляпнул Жорж. – Эй, я шутил! – крикнул он ей уже в спину, потому что барышня отправилась во внутренние комнаты собираться.

«Где я ей жениха-то искать стану?» – раскаивался юноша.

В дверь осторожно выглянула Оленка.

– Вы вправду тогда спросили?

Он порывисто обернулся. Что за чудо-девушка! Говорит, как будто из души в душу.

– Я не шутил.

Оленка кивнула и неловко заулыбалась:

– Вы мне совсем небезразличны. Совсем, – и побежала вслед за сестрой.

* * *

Вена

С каждым днем Францу становилось все хуже. Камердинер Гастон не отходил от постели хозяина. Эрцгерцогиня Мария-Луиза являлась так часто, как только могла, и просиживала у кровати сына целые часы. Она больше не выясняла с ним отношений. Не упрекала. Только меняла компрессы на лбу и вся обратилась в испуганную заботливую мать.

– Подумать только, – сказал как-то Меттерних, посетивший принцессу в Шенбрунне и не допущенный к ней, потому что у Франца начался новый приступ кашля, а мать держала под его подбородком серебряный таз, куда юноша сплевывал мокроту. – Подумать только, она годами не вспоминала о его существовании, чтобы превратиться в сиделку?

Стоявшие рядом с Клеменсом министры не поняли, что он шутит, и воздали по заслугам самоотверженности принцессы. Им даже в голову не приходило, что в отношении эрцгерцогини возможны цинизм, двусмысленность, неуважение.

– И вокруг этого живого мешка кашля сошлись интересы нескольких монархий! – продолжал канцлер. – Интересы тайной дипломатии, эмиссары, поездки отсюда до Варшавы, Брюсселя, Парижа и Лондона. А уж как боится Петербург – словами не описать. И что же? Бедный герцог умирает не от пули, не от кинжала, не от яда и уж, конечно, не в бою. Чахотка свела его в гроб!

– Он пока жив, – подал голос кто-то из прибывших министров, тоже стоявших у двери в спальню больного.

– Ха! – фыркнул Меттерних. – Кто-то хочет сказать, что его высочество готов сесть верхом и возглавить армию?

Министры переглянулись.

– Покойный царь Александр был прав, – продолжал канцлер. – Чтобы сегодня стоять во главе государства, требуется не только ум и образование, но и железное здоровье. – Он развел руками, будто говоря: сами видите.

Его поведение многим бросилось в глаза, тем более что именно этот человек предлагал использовать герцога Рейхштадтского в целях имперской политики. Не странно ли?

Но Клеменс никогда не прощал измены, а таковой считал негодность материала для тех задач, к которым он этот материал предназначил. Иными словами, бедный принц был виноват, заболев чахоткой, эрцгерцогиня – не попытавшись усовестить сына: обязанность Габсбургов, пока живут, двигаются, ползают, дышат, служить пользе империи. Последнюю Меттерних придирчиво определял сам, не допуская всерьез к делу даже императора, деда Франца. А уж его недалекую дочь или слабогрудого внука – тем более.

Из комнаты вышел лейб-медик, покачал головой.

– Неужели надежды нет? Следует послать за его величеством?

– Не настолько плохо, – заверил врач. – Герцог еще поборется.

– Два дня? – бросил Меттерних.

Негодование лейб-медика не произвело на него никакого впечатления.

– Года два, я думаю, – отрезал тот. – Перед нами обострение хронической чахотки. Пик кризиса пройдет. Если его высочеству позволят отправиться с матерью в Италию, лечиться там… Возможно, срок отодвинется еще больше. Есть случаи, когда болезнь вовсе отступала. Ведь у принца она на нервной почве. Связана с впечатлениями детства. И сейчас, при приезде матери, вспыхнула не случайно.

– Да-да, – закивали вокруг. – Говорят, они сильно повздорили. Герцог кричал. Принцесса плакала. Но теперь, когда она сумела оправдаться перед сыном, между ними царят самые теплые отношения. Если Мария-Луиза заберет его в Италию…

– Минуточку, – снова подал голос канцлер. – Какая Италия? У герцога есть обязательства перед австрийской монархией, которые удерживают его в Вене. Пока.

А завтра могут направить в Варшаву, Брюссель или даже Париж. Этого Клеменс не сказал. Но раз уж кризис минует и его высочеству суждено встать, он снова попадает в число стойких оловянных солдатиков и снова обретает ценность на игровой доске.

– Так он поправится?

– Вы бессердечный человек, –