трудился, и отношение к нему его рядовых современников. Москва любила Маяковского, особенно в последние годы его жизни. Он не был скрытен, не таился, но и не подчеркивал своего превосходства. Всякое его появление воспринималось радостно и торжественно. Его любили не только восторженные почитатели и не только поэты и литераторы, — любили актеры, художники и студенческая молодежь, увлекающаяся искусством, и, наконец, люди, никакого отношения к искусству не имевшие. Сколько раз я был свидетелем проявлений этой любви. Иногда казалось, что самого поэта утомляла исключительная популярность.

В последние годы жизни он часто болел, особенно гриппом. Как-то в беседе со мной он удивился, что я, тоже уроженец юга, почти не простуживаюсь в Москве. Он был явно нездоров, когда выступал на открытии выставки в клубе Федерации писателей, посвященной двадцатилетию его работы.

Маяковский прочел вступление к поэме «Во весь голос». Мне показалось, что читать ему было трудно. Аудитория, как зачарованная, долго молчала.

— Это что, памятник? — спросил кто-то из публики.

— Да, памятник, — ответил Маяковский, — памятник.

Сказано это было грустным, необычным для него голосом. Тем не менее никому не пришло в голову, что мы скоро расстанемся с поэтом.

В последний раз я встретил Маяковского в коридоре Дома печати, он выглядел печальным, болезненным. Шея была завязана платком.

— Что с вами, Владимир Владимирович?

— Как видите, мучает грипп, фурункулез.

— Надо лечиться, может, в санатории, в больнице.

— Нет, это не для меня — скучно.

Это были последние слова Маяковского, которые я слышал. Он, действительно, не любил лечиться.

Трудно описать горе Москвы, горе и непонимание того, что произошло. Я на правах журналиста был в комнате клуба Федерации, где лежал прах поэта. Публику еще не пускали. Собрались близкие его друзья.

— Как мы все будем без Маяковского? Все равно что Москва без Китай-города.

Китай-города уже давно нет. Срыты его стены, и помнят о нем только историки и старожилы Москвы. Но неизменной осталась слава поэта. Строки его стихов вошли в нашу жизнь. Они известны теперь во всем мире, повсюду вдохновляют людей на борьбу за лучшее будущее, за коммунизм.

ОБЛИКИ ПОЭТА

1

Я встречал великого поэта в разные годы его недолгой жизни. В различных обликах предстал он передо мной. Я видел совсем еще юного крестьянского мальчика (ему было около двадцати лет, но он выглядел гораздо моложе своего возраста), робко, неуверенно читающего свои стихи, видел потом модного московского стихотворца, а еще позже — денди европейского стиля, в цилиндре, крылатке. Он так менялся, что порой его трудно было узнать.

Каких-нибудь десять лет с небольшим продолжалась его творческая жизнь. А сколько за это время создано было замечательных лирических строк, сколько передумано, пережито, перечувствовано…

Те, кто имел счастье встречать живого Есенина, помнят исключительное его человеческое обаяние, доброе отношение к людям. И в жизни он оставался поэтом. Он был красив, пленителен, нежен.

Я помню блеск его голубых глаз (они мне иногда казались карими), его речь, яркую и своеобразную, его любовь к шутке-прибаутке. Он любил людей и все живое, интересовался каждым человеком, его работой, его отдыхом. Было у него много друзей, действительных и мнимых. Всегда он был окружен людьми.

Было в нем что-то детское, озорное и в сравнительно зрелые годы. Это, пожалуй, придавало ему особую прелесть. Но окружающие не всегда понимали его поступки и, по-моему, не всегда разбирались в ходе его мыслей.

Он мог огорошить неожиданным, странным вопросом, поставить тебя в тупик, но потом смеяться вместе с тобой. Смеялся он каким-то особым, есенинским, смехом, напоминавшим звон колокольчика, я бы сказал «золотистым» смехом.

Относился он к людям всегда внимательно и просто, но не все это понимали и, случалось, держали себя с ним слишком панибратски, не всегда считались с его мнением и порой почти обижали его. Я и тогда удивлялся этому слишком фамильярному отношению к талантливому поэту. Называли его «Сережа», «Сереженька» даже люди не слишком близко его знавшие.

Конечно, его считали талантливым стихотворцем, но мало кто понимал при его жизни масштабы и силу его дарования. Я думаю, многие бы удивились, если бы им сказали, что это великий поэт. Правда, это признали очень скоро после его смерти, когда гроб с телом Есенина обнесли вокруг Пушкинского памятника и в траурных речах он впервые был назван национальным поэтом.

Хотелось бы вспомнить некоторые черты живого Есенина, до сих пор, мне кажется, малоизвестные.

Он очень любил свою деревню и деревенское детство, всегда восторженно о нем вспоминал.

К себе он относился очень строго. Критиковал свои поступки, свое поведение и в стихах, и в дружеской беседе.

И я, сгубивший молодость свою,

Воспоминаний даже не имею.

Почему «сгубивший молодость»? Он был крестьянским мальчиком, веселым, живым, чуть озорным. А затем работником типографии, одно время студентом, стремился к труду и знаниям. Да, в стихах (а иногда и в беседах) он был к себе слишком суров:

Как мало пройдено дорог,

Как много сделано ошибок.

Да, к себе он был очень взыскателен и строг, хотя это не всегда согласовывалось с его поступками.

Он рано стал популярен в Москве как поэт. И потому каждый не слишком его удачный шаг толковался вкривь и вкось. Ошибки ему не прощались.

Теперь, конечно, все это давно забыто. Он любим народом, давно стал классиком, но мне хотелось бы здесь говорить не о том Есенине, о котором я много читал, даже не о том, которого читал, а только о том, которого видел и с которым говорил.

2

Впервые я увидел его в Университете Шанявского. Это был в то время (1915 год) свободный университет в Москве, где могли учиться все желающие. Денег за обучение здесь почти не брали (кроме некоторых особых курсов), но преподавание велось на сравнительно высоком уровне. Сюда приходили люди, действительно стремившиеся к знаниям. Здесь два года учился Есенин, и университет несомненно сыграл роль в его культурном росте.

В этом университете часто бывали поэтические вечера (чего нельзя было себе и представить в императорском Московском университете). На одном из таких вечеров выступал с чтением своих стихов, выступал робко, неуверенно, мальчик с золотой копной волос, одетый в розовую крестьянскую рубашку, вышитую крестиком. Я хорошо запомнил и его костюм, и его внешний облик. Читал он стихи такие чистые, лирические и несомненно талантливые, что сразу обратил на себя внимание. Особенно хороши были стихи о деревенской природе.

— Как на свежий стог