Абиль-бий настороженно прислушивался к этим негромким разговорам. Он сегодня оделся так, как одевался, когда ездил в орду: расшитый узорами красный халат из дорогой ткани, богатая шапка из пушистого белого меха, украшенная султаном, какой носят пятисотники.

— Ассалам алейкум! — прижимая руки к груди, громко и торжественно здоровались аксакалы.

— Алейкум ассалам![13]

Посол и Абиль-бий попеременно отвечали на приветствия, вежливо наклоняя головы. Народ двинулся вслед за аксакалами. Карнаи не умолкали до тех пор, пока посол не ступил на ковер, разостланный на вершине небольшого холма. Абиль-бий, опустившись наземь, воздел руки вверх и громко произнес молитву; множеством нестройных голосов народ, расположившийся у подножья холма, подхватил ее. После этого Абиль-бий снова поднялся и, дождавшись, когда наступит тишина, заговорил громко и внятно:

— О люди, к нам прибыл посол из орды, Он не какой-нибудь чужак. Он сын известного нам Мусулманкула-аталыка Абдурахман. Вы хорошо знаете, что почтенный аталык приходился нам, нашему племени, родственником. Как родственник прибыл к нам и дорогой наш Абдурахман. Орда поручила ему посредничество между нею и нами.

Лицо у Абиль-бия было мягкое, просветленное. Сбор зашумел, заголосил, и Абиль-бий сразу нахмурился, крикнул:

— Отцы народа! Батыры!

Почти сразу стало тихо: все, кто хоть в малой части мог отнести это обращение к себе, смолкли. Слушали теперь с видом важным и горделивым, каждый чувствовал себя ответственным за всех. Абиль-бий медленным взглядом обвел толпу, продолжал:

— Есть у нас заботы, которые стоят на пути к нашему общему благополучию, заботы, отягчающие сердца всех благородных духом… Как сообщил нам посол, отрок Султансеид ушел из этого мира. Судьба не сулила ему быть ханом. Но, почтенные, — здесь голос Абиль-бия зазвенел радостью, — бог открыл путь счастливому сеиду Кудаяру, он вернул ему былую силу, духи предков благословили Кудаяра, он ныне вновь воссел на трон.

Люди слушали в полном молчании. Заговорщики, подославшие предателя-убийцу к Алымкулу, действовали теперь в открытую. Они зарезали хана-отрока Султансеида и, встретив подоспевшего к тому времени с войском из Бухары Кудаяра, возвели его на трон. Дивились люди судьбе Кудаяр-хана — дважды сбрасывала она его с ханского трона и дважды возвращала ему власть, Есть о чем подумать, есть отчего покачать головой…

— Люди! Посол от хана прибыл к нам неделю назад. Мы открыто высказали все, что думали, омыли наши сердца правдивым разговором. Кудаяр-хан просит, чтобы мы признали его. Разве сможем мы отказать хану в этом? Народ без хана все равно что юрта без хозяина.

В эту минуту Абиль-бий увидел Бекназара; не сходя с коня, остановился Бекназар поодаль и внимательно слушал, опершись на согнутую пополам камчу. Он был не один. Человек десять джигитов окружали его. Десять джигитов на взмыленных конях, — видно, крепко погоняли коней хозяева, спеша на сбор. Десять джигитов, которые стояли теперь тихо-тихо и настороженно поглядывали на собравшихся по вызову Абиль-бия людей. Абиль-бий не позвал на сбор Бекназара, хотел наказать его тем, что намеренно отстраняет от участия в таком важном деле. И теперь не нахмурился и не испугался Абиль-бий. «Постой-ка там, в сторонке», — подумал он только и продолжал важную, неторопливую речь.

— О, умудренные разумом, соберитесь с мыслями, подумайте о том, какие тревожные наступили времена. Владыка взошел на золотой свой трон, и сердце его радуется, но не может он и не огорчаться, думая о своем народе. Разве не слышали вы о том, что Чырнай-паша занял Ташкент?

В страхе зашумел народ, раздались тревожные голоса.

— О создатель, что теперь сделают с нами?

— Перебьют нас всех…

— Не приведи, создатель, увидеть черный день!

Абиль-бий внимательно наблюдал за тем, как откликнется народ на его слова, но не терял и нить своей речи.

— Еще недавно датхи[14] кочевников, собрав равнинные и горные племена, напали на орду, сняли корону с головы Кудаяр-хана. Что скрывать, были там и наши джигиты, это известно и богу, и Кудаяр-хану. Теперь поглядите, ради единства народа хан простил им их вину и просит нас простить ему, если он сам в чем грешен был перед нами. Он прислал к нам уважаемого человека, оказал нам честь. Будь гордым перед гордецом, — ведь он не сын святого, а тому, кто тебе кланяется, поклонись и ты, — ведь он не твой клейменый раб! Я хочу сказать вам, что орда — наша, значит, наш долг — повиноваться ей, выполнять ее волю.

— Святые слова! — подался вперед Домбу. — Надо успокоить хана, написать ему ответ на чистой, как совесть, бумаге и попросить посла передать письмо.

Кудаяр-хан спешил укрепить свой трон; особенно беспокоился он о том, чтобы привлечь на свою сторону кочевников. Он рассылал повсюду своих послов, чтобы восстановить старые родовые связи. Это было прежде всего необходимо орде, но не только об этом думали, не только на это рассчитывали многие прозорливые и предусмотрительные умы. Не стал бы и Абиль-бий только для того созывать большой сбор, чтобы выразить преданность и повиновение хану.

— Пансат-уке! И вы, почтенные… можно мне спросить?

Все обернулись в ту сторону, откуда донесся этот неуверенный голос. Заговорил, оказалось, старик Тенирберди. Опираясь на палку, стоял он в гуще людей и, сощурив глаза, пристально глядел на власть имущих. О чем собирался говорить здесь немощный старик? Что ему здесь надо, сидел бы дома да оплакивал, как положено, погибшего сына. Никто, однако, не сказал ни слова"

Тенирберди откашлялся и начал, запинаясь:

— Услышал, что прибыл посол… я тоже… решил поехать сюда…

— Ничего не слышно, милый человек, подойдите поближе или говорите погромче! — предложил Абиль-бий.

— Как? — не понял было старик, но, когда ему растолковали, чего хочет от него Абиль-бий, начал медленно пробираться вперед. — Я был в долине… поле там у меня, просо я посеял. Так я пошел поглядеть, нельзя ли хоть один сноп спелого срезать… Жить надо… заботиться о хлебе насущном. Никто не может покинуть мир по своей воле, уйти вслед за умершим…

— Спятил ты, старик! — перебил его потемневший от гнева Домбу. — Не о твоем просе здесь речь, глумная голова!

Тенирберди только глянул покрасневшими, мутными от слез глазами в лицо Домбу и, побледнев от обиды, выпрямился и заговорил уже твердо и решительно:

— Слово мое короткое. Почтенные, разве мы не видали Кудаяр-хана, разве мы его не знаем? Он родился и вырос среди кочевников. На радость себе или на горе, бог весть, только он два раза уже был ханом, а теперь аллах в третий раз возвел его на трон. Что ж, мы только можем пожелать ему счастья, больше нам ничего не остается. Кудаяр так Кудаяр, ладно, да