от непонятной и потому страшной силы, которая в решающий момент лишила войско главнокомандующего. Уходил к родным кочевьям, туда, где остались престарелые родители, любимые жены и дети. Каждый всадник охвачен был тревогой и спешил, — так спешит беркут, заметив подбирающегося к гнезду охотника. Вдали уже маячили знакомые горы с белыми вершинами, будто матери, повязавшие на головы белые платки и вышедшие сыновьям навстречу. С новой силой вспыхнула у джигитов тоска по отчему краю при виде этих гор, с новой силой погнали они коней. Рубахи у всадников прилипали к телу, онемели согнутые ноги. Кони исхудали, шерсть у них не просыхала от пота. На рассвете седьмого дня доскакали джигиты до предгорий, где встретились им первые стойбища, — пустые, оставленные людьми.

Темнела холодная зола в яме-очаге. Торчал неподалеку врытый в землю кол. По вытоптанной скотом земле, подымая легкую пыль, шурша пожелтевшей травой, дул, что-то отыскивал порывистый ветерок. В сае [4] журчал родник; летала над ним с пронзительным чекотаньем беспокойная, вертлявая сорока. Трепеща пестрыми крыльями, она то и дело ныряла в густые заросли. И больше ни единого живого существа.

Жители откочевали выше в горы, на пастбища. Но даже давно брошенная, опустевшая стоянка успокоила джигитов. Только теперь почувствовали они тяжелую усталость, расседлали коней, стреножили их и пустили на траву. Сами же растянулись на земле и, подложив седла под головы, заснули таким крепким сном, каким можно спать, наверное, только на родном месте…

Перевалило за полночь. Кулкиши отправился в путь затемно, чтобы доехать по холодку, — так и дорога короче покажется. Ехал, нигде не задерживаясь. Поднялся на невысокий перевал и вдруг услыхал людской говор, конское фырканье, донеслось даже звучное похрустыванье травы на зубах у лошадей. Там и сям огоньки… Что за табор расположился на старом стойбище? Сердце у Кулкиши гулко забилось от страха, по коже подирал мороз. Разбойники?

…Кулкиши привели к человеку, который, опершись на локоть, лежал на курпаче [5], лежал и невеселую, видно, думу думал, потому что хмур был, неподвижен и глаза опустил. На вид лежащему было лет тридцать. На голове у него красная повязка, над повязкой торчит султан сотника. Темно-синий камзол заправлен в расшитые понизу узором кожаные штаны, из-под которых торчат загнутые вверх носки красных кожаных сапог. Опоясан человек был кривым мечом.

Кулкиши глянул повнимательнее и — узнал. Бекназар! Кулкиши негромко поздоровался. Голос его, должно быть, показался Бекназару знакомым. Окинув Кулкиши быстрым взглядом, сотник привстал. Кулкиши осмелел:

— Бекназар, дорогой… благополучно ли возвратились, помоги вам святой покровитель джигитов?

Бекназар крепко прижал руку Кулкиши к своей груди.

— Кулаке! [6] Как дела? Как народ наш, Кулаке?

— Слава богу, слава богу… народ живет себе… Лишь бы с вами все было благополучно.

Бекназар оживился, сел, скрестив ноги.

— Доброго пути вам, Кулаке, но куда это вы едете, на ночь глядя?

— Да все забота о хлебе насущном гонит, Бекназар! На базар собрался.

— Урожай-то не поспел еще?

— Вот то-то, что нет… Через неделю ячмень должен поспеть, пожелтел уже. Не только детям, а и нам самим надоели кислый айран[7] да жидкий кумыс. Не утерпел, нажег немного угля, хочу продать на базаре и купить толокна.

— Где сейчас аил Тенирберди-ака?

— У каменистого родника. Мы все там собрались. Тенирберди-аба стережет от потравы свое ячменное поле в долине возле речки.

Снова нахмурился Бекназар; уставившись в одну точку, думал он некоторое время, а потом сказал тихо:

— Кулаке, возвращайся. Прямо отсюда возвращайся назад…

— Ладно, — ни о чем не расспрашивая, согласился растерянный Кулкиши, а Бекназар, казалось, и не слыхал его ответа и больше не замечал его самого.

Только теперь обступили Кулкиши джигиты, градом посыпались вопросы.

— Кулаке, скажи-ка, где наш аил сейчас?

— А наш, Кулаке?

— Трава в этом году как? Скоту сытно?

— Падежа не было?

Кулкиши отвечал, но на сердце у него было тревожно. Почему Бекназар так настойчиво советовал ему возвращаться? Он поехал по делам, а как же теперь — с пустыми руками назад?.. Еле-еле отделался от джигитов. Вспомнил о лошади.

— Конь-то мой где? — беспокойно спросил он у Эшима. — Вас много, как бы не забрал кто моего коня!

— Зачем, кому он нужен? Пасется тут где-нибудь…

Кулкиши нашел гнедого чуть подальше при дороге. Вьюк сбился на сторону; передними ногами конь запутался в поводьях и теперь не мог ступить ни шагу. Умное животное с укоризной поглядело на хозяина и негромко заржало.

Высоко в небе обломком кривого меча проблескивал сквозь медленно плывущее темное облако месяц. Восток белел. Слабое, неверное пламя костра, вспыхивая, ненадолго освещало смуглое лицо Бекназара. Потом лицо его снова пряталось в густой тени.

— Бекназар-аке, пансат [8] ждет вас, — сказал, подходя к костру, посланный джигит.

Брови у Бекназара сошлись на переносице, но ни слова не произнес он в ответ. Посланный постоял немного и, не решившись повторить приказ, незаметно удалился.

— Кони готовы? — спросил Бекназар, обращаясь к своим джигитам.

— Готовы, Бекназар-аке…

Бекназар встал. Эшим подвел к нему горячего вороного аргамака с белой звездой на лбу. Бекназар, однако, не сел в седло, а быстрыми шагами пошел к костру, который светился поодаль. Эшим, держа в поводу своего и Бекназарова коня, пустился следом за сотником неспешной пробежкой. За ними двинулись и остальные джигиты — кто верхом, кто пеший.

Перед Бекназаром расступились, когда он подошел. Не шевельнулся лишь человек в парчовом халате внакидку, устало задремавший, сидя у огня. Человек был худой, с сильно припухшими веками, седобородый. Белого меха тебетей лежал позади него на траве, а он сидел попросту — в черной суконной чеплашке. Известный и влиятельный по всей Аксыйской округе Кокандского государства Абиль-бий имел военный чин пансата.

— Ассалам алейкум! — громко поздоровался Бекна-зар в мгновенно наступившей у костра настороженной тишине.

Абиль-бий откликнулся приветливо и с таким видом, будто он только сию минуту заметил приход сотника:

— Сюда… Подойди, батыр… — он хлопнул себя по колену.

— Вы приказали позвать меня, пансат-аке?

Абиль-бий окинул Бекназара пристальным взглядом и начал неторопливо, вкрадчиво:

— Батыр… есть одно дело, которое надо обсудить. В трудное время нет ничего лучше доброго совета. Давай посоветуемся.

Бекназар опустился на землю возле костра, поджав под себя одну ногу.

— Я слушаю вас.

Абиль-бий был явно чем-то встревожен. Еще раз посмотрел он испытующе на Бекназара.

— Из семьи, которая распадается, прежде всего уходит согласие. Несправедливым становится отец, бесчестным — сын, сплетницей — хозяйка и воровкой — невестка. Они не уважают друг друга, забывают о долге перед семьей. Вот о чем нам надо