Как бы то ни было, нужно заметить, что Винникотт описывает «примитивные агонии» не как нехватку или лакуну, а как вещи: «плоды».

В 1984 году Джордж Оппен умер от пневмонии, вызванной осложнениями болезни Альцгеймера. Мэри Оппен умерла несколько лет спустя, в 1990-м, от рака яичников. После смерти Джорджа на стене над его рабочим столом обнаружили несколько прикрепленных записок. Одна из них гласила:

Жизнь с Мэри была

почти даже слишком прекрасна

в это трудно поверить

В нашу нелегкую пору я много думала об этой записке. Временами она наполняла меня едва ли не садистским желанием раскопать какое-нибудь доказательство того, что Джордж и Мэри — хотя бы иногда — были несчастливы: какой-нибудь знак того, что его поэзия вставала между ними, что каким-то глубинным образом они не понимали друг друга, говорили друг другу ужасные вещи или расходились по важнейшим вопросам, например: должен ли Джордж сражаться во Второй мировой, насколько эффективна Коммунистическая партия, стоит ли оставаться в изгнании в Мексике, и т. д.

В этом не было злорадства. Но была надежда. Я надеялась, что такое действительно происходило и что Оппен, подпрыгивая на волнах между замешательством и ясностью, характерных для беспощадного неврологического упадка, всё равно был достаточно тронут, чтобы написать:

Жизнь с Мэри была

почти даже слишком прекрасна

в это трудно поверить

Так что, к своему стыду, я искала. Искала доказательство их несчастья и в то же время скрывала от себя то, что мои поиски напоминали мне об одном чрезвычайно дисфункциональном фрагменте из воспоминаний Леонарда Майклса[25] о мучительных, взрывоопасных и в конечном счете катастрофических отношениях со своей первой женой Сильвией. Узнав, что его друг состоит в таких же ужасных отношениях с такими же ужасными ссорами, Майклс написал: «Я был благодарен ему и испытывал облегчение, от удовольствия у меня кружилась голова. Значит, и другие так живут… Каждая пара, каждый брак ненормален. Одна лишь мысль об этом очистила мой организм, как кровопускание. Я был, по несчастью, обыкновенен, по обыкновению несчастен». Он и Сильвия поженились, и вскоре, пару несчастных лет спустя, она умерла от передозировки сорока семью таблетками «Секонала».

Разумеется, Оппены иногда ссорились и делали друг другу больно, сказал ты, когда я рассказала тебе о своих изысканиях. Скорее всего, они просто держали это при себе из уважения и любви друг к другу.

Что бы я ни пыталась нарыть на Джорджа и Мэри Оппенов, я так ничего и не нашла. Однако я нашла нечто неожиданное в автобиографии Мэри «Значит жизнь»[26], которую она опубликовала, когда разум Джорджа начал угасать. Я нашла Мэри.

Поискав «Значит жизнь» на «Амазоне», я нашла всего один отзыв. Его написал парень, поставивший книге одну звездочку. Он жаловался: «Приобрел эту книгу в надежде получить представление о жизни одного из моих любимых поэтов. Совсем мало о Джордже и много о Мэри». Это ее автобиография, придурок ты, подумала я, а потом осознала, что двигалась по аналогичной траектории.

До появления на свет дочери, Линды, Мэри пережила несколько мертворождений (судя по всему, слишком много — число она не сообщает) и смерть ребенка на шестой неделе жизни. По этому поводу Мэри пишет:

Роды… Кажется, я боюсь писать об этом. Во время родов я была одна; я никогда не обсуждала их даже с Джорджем. Он удивился, когда узнал, что роды — мое наивысшее эмоциональное переживание, настолько личное, что я никогда о нем не говорила… Мне хотелось, чтобы оно осталось целостным, так что целостность собственного переживания родов я сохранила, никому о нем не рассказывая; оно для меня слишком ценно. Даже теперь, когда я пишу о своей жизни между двадцатью четырьмя и тридцатью годами, я хотела бы объять свое одиночество и разрушительное опустошение потери, когда я, вырубленная наркозом, лежу в акушерском кресле, словно абсолютное ничто, а затем прихожу в себя, чтобы вновь услышать: «Плод мертв».

Джордж и Мэри прославились тем, что прожили жизнь в разговоре, в поэзии. Так мы еще никогда не общались — сплошным потоком. Но тут Мэри не уверена, что слов ей хватит. Я никогда не обсуждала их даже с Джорджем. Несмотря на то, что ее опыт — опустошающий, она всё равно боится, что слова обеднят его (невыносимо).

И тем не менее много лет спустя, когда ее муж начинает удаляться от языка, Мэри пытается рассказать.

В своем эпическом трактате «Пузыри» философ Петер Слотердайк выдвигает так называемое правило негативной гинекологии. Чтобы по-настоящему осознать фетальный и перинатальный мир, пишет Слотердайк, «мы не должны поддаваться соблазну исследовать отношения между матерью и ребенком с помощью взгляда извне; там, где речь идет о понимании интимных отношений, внешнее наблюдение ошибочно»[27]. Я одобряю эту инволюцию, это «исследование пещеры», этот поворот прочь от господства к обволакивающему пузырю «крови, околоплодной жидкости, голоса, звукового купола и вдыхаемого воздуха». Я отнюдь не стремлюсь высвободиться из этого пузыря. Но подвох вот в чем: я не могу держать своего ребенка, пока я пишу.

Винникотт признает, что требование обыкновенной преданности может вызывать беспокойство у некоторых матерей, которые боятся, отдавшись ей, «превратиться в овощ». Поэтесса Элис Нотли повышает ставки: «…он рожден, и гибну я — словно никогда меня / не было, не будет. // А спустя два года я себя уничтожаю вновь, / рожаю еще одного… на два года меня нет».

У меня никогда не было таких мыслей, но я родила поздно. У меня было почти сорок лет на то, чтобы стать собой, прежде чем приступить к экспериментам по самоуничтожению.

Иногда матерей будоражит мысль, что всё, что они делают, имеет огромное значение, и в таком случае лучше не говорить им этого. Иначе они начинают обдумывать свои действия и хуже с ними справляются. <…> Если мать — без особых усилий — способна быть матерью, мы никогда не должны вмешиваться. Она не сможет защитить себя, потому что просто не поймет, в чем ее обвиняют [Дональд Вудс Винникотт].

Как будто бы матери считают, что совершают обыкновенные ритуалы преданности в дикой природе, а затем ошеломленно поднимают взгляд и видят толпу, жующую арахис за вольером.

Выйдя на работу после рождения Игги, я встретила в столовой начальника. Он любезно угостил меня веганским обедом и