«Но сейчас ты именно это и сделала, — так и не сказал вслух Арафион. — Надеюсь, тебе стало легче».

— А ещё, — Нарнис снова отхлебнула, — меня не научили напиваться. Это же некрасиво, так нельзя! Вот поэтому я сейчас так глупо поступаю и выгляжу. Ненавижу себя, но всё равно зачем-то делаю. Знаешь, первый раз мне захотелось напиться до точно такого же состояния, как сейчас, когда я поняла, что папа и мама друг друга не любят. Это было озарение! В тот день не произошло ничего особенного, папа просто долго отсутствовал, а потом пришёл, и встретился с мамой взглядом. Они посмотрели друг на друга, как чужие, словно незнакомцы, которые не хотят знать ничего о случайном встречном. Их глаза выражали пустоту и полное безразличие, словно меня нет, нашей части дворца тоже, ничего совместного не существует! Хотя, нет. Всё-таки было не только это, но я не поняла, что ещё. Мне просто захотелось напиться, но я не стала, потому что не положено. Это был первый раз. Второй — когда я узнала, что помолвлена. Кстати, Ястреб, мой муж никогда не слышал от меня того, что я сейчас говорю тебе. А знаешь, почему? Потому что нельзя выглядеть проигрышно перед супругом! Надо всегда быть милой и любящей, не позволять себе недостойное поведение! Финьо бы разлюбил меня, узнав, что я хотела напиться, когда мне сказали, что я стану его женой. Но ты представь только моё смятение: мне с раннего детства твердили, что есть Первый Дом Нолдор, а есть все остальные, и эти остальные — что-то вроде банки для краски: нужно, но совершенно не имеет самостоятельной ценности, потому что важна краска сама по себе, а не то, во что её налили. Потом мне хотелось напиться, когда я узнала, что мою семью прогнали из Тириона. Но как я могла показать Второму Дому свою слабость?! И я была сильной, красивой, гордой, любящей. Но знаешь, чего мне хотелось на самом деле?!

— Напиться, — развёл руками Арафион.

— С чего бы вдруг? — так искренне удивилась Нарнис, что принц почувствовал себя полным дураком. — Я мечтала поехать в Форменоссэ и просто посмотреть в глаза деду. Мне казалось, что таким образом его можно пристыдить, образумить. Меня учили, что неправ всегда только Второй Дом, и я готова была безоговорочно верить, но меня также учили, что агрессия — это недостойно. Но ведь агрессия исходила именно от моей семьи! Как же так, великий Феанаро? И потом я захотела напиться в третий раз, когда узнала, что мой муж натворил в Альквалондэ. А когда я его увидела…

Нарнис подняла бутыль и продолжила пить. Это длилось пугающе долго. Арафион подошёл к окну, прислонился к подоконнику и стал молча ждать продолжения разговора, надеясь, что хватит сил не сделать какую-нибудь глупость.

— Когда я увидела Финьо, — совсем нечётко заговорила дочь Нельяфинвэ Феанариона, — у меня рухнул мир. Я ведь была обучена лишь одной модели семьи: мужчина — сильный, женщина — любящая. Но в Альквалондэ, среди руин дворца я увидела своего мужа, который выглядел слабаком. Точнее, не так. Понимаешь, Ястреб, я была обучена тому, что муж может устать, проиграть какое-то соревнование, провалить важное дело, но он не должен этим гордиться. То есть, неудача — для мужчины постыдна, никто не должен о ней знать, слабость нельзя выставлять напоказ.

Тяжело вздохнув, леди обхватила голову руками, потом скинула плащ на пол, брошь-звезда, звякнув с режущим чуткий слух менестреля звуком, ослепительно сверкнула. Арафион поднял накидку, осторожно повесил у двери и, с трудом преодолев желание сесть рядом с Нарнис и обнять её, вернулся к окну.

— Скажи, Ястреб, — дочь Нельяфинвэ Руссандола посмотрела в глаза ваньярского принца, — это и есть любовь? Это любовь, да, когда ты видишь нечто отвратительное, но не насмехаешься, а пытаешься помочь? То есть, когда тебе действительно не смешно и не противно, а хочется сделать что-то, чтобы снова видеть сломленного эльфа сильным, как прежде?

Зажмурившись от рези в глазах, Арафион отвернулся к морю за окном. Серая и холодная, вода всё равно казалась теплее сердца любимой женщины. Тянущая боль в груди затруднила дыхание, захотелось убежать куда-нибудь подальше от всех и просто побыть в одиночестве. Наедине с безнадёжностью.

— Меня учили не любить Второй Дом, — продолжила говорить Нарнис, положив голову на руки. — Но мужа любить положено. А я так и не поняла, как это — любить? Может быть, то, что двигало мной, было совсем иным чувством?

Леди Нельяфинвиэль закрыла глаза, замолчала. Дыхание стало ровным, медленным, несколько огненно-каштановых прядей упали на прекрасное лицо.

Осторожно подняв любимую и услышав нечёткое: «Меня нельзя брать на руки», Арафион отнёс леди в свою постель, а сам сел за стол, но вспомнить, чем был занят до появления Нарнис, не смог. Завороженно застыв, ваньярский принц залюбовался казавшимся всё более прекрасным спокойным лицом, представляя, что всё хорошо.

Ночь опустилась на Порт Надежды фиолетовым мягким покровом, и среди тумана и прозрачных лучей небесного цветка далеко на юге появился корабль с флагом рода Ингвэ.

***

«Есть за горами, за лесами

Валимар — светлый град.

Там звери с добрыми глазами,

Там жизни каждый рад.

Там чудо-озеро искрится,

Там зла и горя нет,

Там во дворце живёт жар-птица

И эльдар дарит свет».

Мелодичное пение влетало в окна королевского дворца, спрятанного от жарких лучей Анар тенью священной горы Таникветиль, музыка звенела горными ручьями и нежными голосами птиц.

О чём мечтать тем, кто уже получил всё, к чему разрешено стремиться? Если остались только запрещённые достижения, когда и при каких обстоятельствах произойдёт крушение прекрасного благого мира?

Король Ингвэ хотел верить, что хорошо знает свой народ, которому не нужно то, чего нельзя. Вечное счастье в покое — вот, чего не хватало в опасном Средиземье! Безопасность — величайший дар любимых Валар. Ваньяр — мирный народ. Так было и так будет всегда.

Во вспышке белого света на балконе дворца возник Майя Эонвэ верхом на крылатом единороге, орёл на груди посланника Манвэ сиял золотом. Ни говоря ни слова, глашатай протянул королю небольшой свёрнутый гобелен, и не узнать изящные узоры было невозможно.

Мир… Фириэль? Судьба выткала рукой эльфийки новую историю?

«Валимар — светлый град!

Валимар — светлый град!» — пели подданные Ингвэ на площади.

Король развернул расшитую ткань. На ошарашенного отца с гобелена посмотрело лицо сына — Фионвэ принимал из чьих-то