— Ну вот, а теперь я боюсь, что этот человек пошел за нами, чтобы удостовериться, что мы действительно мусульмане.

— Тогда он видел нас в мечети.

— Видимо, этого оказалось недостаточно, чтобы убедить его.

— А где вы его видели?

— Он исчез среди развалин старого дома, вон того, с обвалившимися стенами. Я не мог рассмотреть его хорошо, но мне кажется, что это он: тот же рост, тот же тюрбан, плащ того же цвета и красная кисточка на капюшоне.

— Может, пойдем поищем его?

— Хуже не придумаешь! Это его убедит, что он не ошибся в своих подозрениях, и он тотчас донесет на нас, здесь вершат суд без промедления.

— И что же делать?

В этот миг они услышали, как вдали над всеми минаретами зазвучали крики муэдзинов, распространяясь в неподвижном воздухе.

— Полдень, — сказал Нормандец, — давайте покажем этому бедуину, который, должно быть, следит за нами, что мы, как праведные мусульмане, творим молитву, даже если нас никто не видит. Может, это его и убедит. Повторяйте всё за мной.

Они бросились на землю, так же как и утром на палубе «Сулеймана», и вознесли свои призывы: «Аллах!» — обратив лица к востоку.

— Теперь мы можем с чистым сердцем отправиться подкрепиться, — сказал Нормандец, когда они закончили. — Этот пес-шпион, должно быть, убедился, что мы почитаем этого мерзавца Магомета, по крайней мере мы громко об этом заявляем.

И они вошли в таверну ренегата.

Глава XII

Ночное нападение

Это была настоящая лачуга, в которой мавр или бербер постыдились бы жить, с высокими потрескавшимися стенами без окон, с выщербленной плиткой во внутреннем дворе, с верхней террасой, парапет которой почти развалился. Казалось, все сооружение вот-вот рухнет. Когда-то давно это помещение было большим и красивым. Везде виднелись остатки обрушившихся колонн, разбитых капителей, арок в мавританском стиле, покрытых резьбой, фонтанов, глубокие чаши которых упали на землю.

Ренегат, коренастый мужчина с черной бородой, почти разбойничьего вида, загорелый, как бербер, обустроил внутренний дворик, вымощенный разноцветной мозаикой, посадил там алоэ, акации и олеандры, которые распространяли пронзительный аромат и создавали приятную тень, защищая посетителей от солнца.

Нормандец и испанец, старые знакомые, пожали друг другу руки, улыбаясь, глядя прямо в глаза, говоря: «Да будет проклят и Магомет, и все его последователи». Это свидетельствовало о том, какими мусульманами они были.

— У тебя какое-то дело? — спросил испанец. — Ты просто так в Алжир не заходишь.

— У меня груз губки и финики на продажу, — ответил Нормандец со смехом.

— И еще тебе нужно кое-кого вывезти отсюда, — добавил ренегат, — будь осторожен, смотри в оба, моряк. Ты чувствуешь запах, который доносит сюда ветер?

— Да, и запах этот явно не аромат роз и алоэ.

— Они на днях зашили одного, вроде тебя, в животе быка, и теперь он там гниет.

— Это был фрегатар?

— Сицилиец, которого поймали, не знаю как, на базаре. Говорят, они должны были спасти арагонского дворянина, которого захватили на Балеарских островах шесть месяцев назад в страшной битве.

— А еще одного поджарили сегодня, приговорив к шамгату. Вот уж что совсем не вдохновляет. Так и чувствуешь мурашки по коже.

— Ну тебе хитрости не занимать, да и знакомых у тебя здесь хватает, — сказал испанец. — Да попадут все эти псы в ад!

— Принеси нам поесть и выпить чего-нибудь, только не воды. Надеюсь, никто не увидит, как мы пьем вино. Знаешь ведь, что их религия запрещает перебродившие напитки, ты ведь теперь правоверный мусульманин.

— До того правоверный, что каждый вечер ноги у меня заплетаются, а голова идет кругом, едва до постели добираюсь, — ответил ренегат. — Если уж Кулькелуби, урожденный мусульманин, пьет и напивается, то и я могу выпить, я-то родился христианином.

— А что поделывает эта пантера?

— Проводит время, избивая рабов и опустошая бочки испанского и итальянского вина.

— Убили бы его, что ли! — воскликнул фрегатар, скрипя зубами.

— Кое-кто об этом подумывает, — сказал испанец с угрожающим жестом. — Пантера сдохнет.

Он вошел в одну из комнат, окружавших портик, а потом вернулся с корзиной, в которой были жареный барашек, соленые оливки и миски с соусами, испускавшими такой аппетитный запах, что дух захватывало.

— Господин барон, — сказал Нормандец, разрезая огромный каравай, — ешьте, пейте и говорите, ничего не опасаясь, на своем языке. Мы здесь одни, трактирщик не тот человек, чтобы нас выдать. Он отказался от своей веры, чтобы спасти шкуру, но в глубине сердца остался христианином и ненавидит этих берберов, как вы и я. Считайте, что вы на борту моей фелуки.

— А он не может помочь нам найти Зулейка?

— Нет. Он никогда не выходит в город. Хотя всем известно, что он ренегат, но мавры и берберы подвергают его насмешкам и унижениям, поэтому он вынужден всегда сидеть здесь, чтобы с ним не случилось чего-нибудь дурного. Но это ведь не единственный человек, который может помочь. Мираб все выяснит, особенно когда узнает, что может быть полезен барону ди Сант-Эльмо и графине Сантафьора. Потерпите до вечера.

— Можно терпеть сколько угодно, — сказал Железная Башка, жадно глотая старый херес из запасов ренегата. — Когда перед тобой бутылка такого благородного вина, время летит незаметно. Прекрасное вино, господин барон! Я и в Каталонии лучшего не пробовал!

— Не очень-то веселитесь, — сказал Нормандец. — Это вино горячит кровь и может сослужить вам плохую службу.

— Оно меня воодушевляет, — ответил каталонец. — Мне как раз нужно было что-нибудь подобное после всех утренних приключений.

— У вас будут и другие, еще насмотритесь, прежде чем уедете отсюда. Это не последний христианин, который попал в руки псам-мусульманам.

— Если бы такое случилось со мной…

— Что бы вы сделали?

— Я бы носы пооткусывал всем этим живодерам.

— Вы всегда способны посеять ужас, Железная Башка.

— Вы еще увидите меня в деле.

Они провели за разговорами целый день, курили, пили в тени под навесом и под сенью олеандров, терпеливо отсчитывая часы.

Нормандец несколько раз выходил, чтобы удостовериться, что бедуин не крутится поблизости, и, не обнаружив его, наконец совсем успокоился. Он был почти убежден, что обманулся и принял за этого мошенника кого-то другого. Барон же, даже продолжая разговаривать, то и дело впадал в задумчивость, предаваясь печальным мыслям, несмотря на все усилия Нормандца отвлечь его и веселые шутки каталонца. Мысль о том, что любимая девушка в этот момент находится во дворце Зулейка, постоянно мучила его и заставляла сжиматься сердце.

Несколько раз, чтобы скрыть свое волнение, он поднимался и прохаживался под портиком двора.

Часам к одиннадцати вечера Нормандец дал знак уходить. Барон с нетерпением ждал этого момента.

— Время пойти