мусульманских судей, которая вызывала ужас у всех народов.

Пытка предполагала, что на спине верблюда устанавливался неглубокий глиняный сосуд, наполненный тряпками, пропитанными горючими материалами и смолой.

На этот сосуд сажали приговоренного, которого удерживали в нужном положении крепкий железный ошейник и четыре цепи, закрепленные на спине верблюда. Палачи намазывали тело и лицо несчастного смолой, перед ним прикрепляли длинную палку, чтобы держать руки в вытянутом положении. На палку наматывали ветошь, пропитанную нефтью.

Сразу после вынесения приговора тряпки в сосуде и на палке поджигали, а верблюда с его страшным грузом выводили на улицы города на потеху негодяям.

Мучения приговоренного были ужасны, из груди его вырывался звериный вой, муки продолжались много часов, смерть к нему не спешила.

Эту страшную казнь применяли редко, но к ней прибегали вплоть до конца XVII века. Последней приговоренной была женщина, некая Гиндья, совершившая множество убийств.

Христианин, которого берберы подвергли этому жуткому наказанию, был отважным человеком. Он сопротивлялся, бился так сильно, что от рывков могучего тела шатался даже верблюд. Громкие вопли и страшные ожоги на лице, обожженном горящей ветошью с палки, свидетельствовали о нечеловеческих страданиях.

Барон, очень бледный, закрыл глаза, чтобы не видеть этого, а руки его сами легли на рукоятки пистолетов. Если бы с ним не было Нормандца, вполне вероятно, что его благородная душа не выдержала бы и он совершил бы какое-нибудь безумство.

— Чудовища, — шептал он, — если бы у меня здесь были двести моих мальтийцев, мы бы наказали этих презренных.

Нормандец, стоя на одной из колонн, нахмурив лоб, сжав губы, сжимал под плащом кулаки. Было видно, что он делает огромное усилие, чтобы не броситься на помощь несчастному, чья плоть медленно поджаривалась на огне, распространяя вокруг тошнотворный запах.

Заметив, что бедуин с огромным желтым тюрбаном на голове пытается залезть повыше, чтобы лучше видеть, фрегатар поднял ногу, намереваясь пнуть его в голову, чтобы отомстить хотя бы одному берберу за смерть бедного христианина, но страх вызвать подозрения его удержал. Он даже обратился к неверному с вопросом:

— Кто этот человек, которого приговорили к шамгату?

— Раб-христианин, — ответил бедуин, которому удалось взобраться на капитель колонны.

— А что он сделал, что его приговорили к такому варварскому наказанию?

— Он убил своего хозяина и сбежал, но его поймали, он не успел сесть на корабль. Говорят, это собака-испанец.

— А кто был его хозяином?

— Али Эль-Туси, мавр, который не слишком мягко обращался со своими рабами, они у него питались только побоями и умирали с голоду.

— Собака, хуже, чем христианин, — сказал Нормандец неосторожно.

Бедуин посмотрел на него, сжав губы.

— Этот пес был правоверным мусульманином, — сказал он немного язвительно. — Может быть, ты иной веры?

— У пророка, наверное, нет более верного последователя, чем я, — быстро ответил фрегатар, который хотел исправить свою нечаянную ошибку. — Это все знают, даже Альд-эль-Хагиси, марабут и глава танцующих дервишей. Я хотел сказать, что и христиане тоже созданы Богом, точно так же как и мы, и поэтому нужно мучить их поменьше.

— Они неверные собаки и не заслуживают снисхождения, — ответил бедуин, пожав плечами.

Сказав это, он повернулся к собеседнику спиной, полностью отдаваясь зрелищу. Верблюд с трудом шел через толпу, бедный испанец издавал все более страшные крики. Нормандец забеспокоился и упрекал себя за то, что не смог сдержать негодования, поскольку заметил, что бедуин следит за ним краем глаза.

Он толкнул барона локтем и сказал вполголоса:

— Пойдемте, синьор. Я сделал глупость, которая может возбудить подозрения у вон того человека.

Поскольку толпа устремилась за верблюдом, чтобы насладиться агонией мученика, Нормандец слез с колонны по ту сторону арки, помог спуститься Железной Башке, у которого, казалось, в жилах застыла вся кровь, настолько он был бледен.

Как можно быстрее они зашагали вверх по улице. Дойдя до конца, Нормандец обернулся и посмотрел на колонны. Бедуина там больше не было, хотя сверху он мог бы лучше насладиться мучениями христианина.

— Он пошел за мной? — спрашивал себя фрегатар, с беспокойством оглядывая толпу. — Что ж, когда он увидит, что мы входим в мечеть, может быть, поверит, что мы правоверные.

Он провел своих спутников по узким улочкам и вывел их на площадь, посредине которой возвышалась большая мечеть с четырьмя минаретами с золочеными куполами.

— Снимите обувь, и войдем, — сказал он барону и Железной Башке.

Глава XI

Кружащиеся дервиши

Мусульманские мечети, называемые также мескид (место молитвы), все похожи друг на друга, отличаются они только размерами и высотой минаретов; некоторые из них так высоки, например минарет мечети Бруса, высотой двести двадцать футов, что у муэдзинов, призывающих правоверных на молитву три раза в день, кружится голова.

Все мечети квадратные, с портиком вдоль передней стены и с двором для омовений, составляющих важный элемент культа в исламе. Мечеть увенчана куполом, чьи антрвольты[41] разделены ромбами, соединяющими круглую часть купола с квадратным основанием.

Внутри расположен один зал, перед которым всегда есть вестибюль для того, чтобы входящие могли оставить там обувь (в священное место можно входить только босиком). На стенах нет никаких изображений, даже самого Магомета. Мусульманам абсолютно запрещено изображать одушевленные и неодушевленные предметы, поэтому художникам и скульпторам не грозит опасность в день Страшного суда вдохнуть душу в свои рисунки и статуи и отправиться прямо в ад, а не к гуриям Магомета. Там можно увидеть только орнаменты или стихи из Корана, написанные крупными буквами.

В мечетях нет никаких сидений, только циновки и коврики на полу. Нет там и алтаря. Только ниша в углу, михраб, которой кланяются верующие, поскольку ее положение указывает, в каком направлении находится Мекка. Там имам читает вслух стихи Корана.

Когда Нормандец и его спутники, сняв в вестибюле обувь, вошли в зал, там уже собралась толпа верующих в ожидании кружащихся, или танцующих, дервишей. И верхние галереи с золочеными решетками, предназначенные для женщин, были заполнены.

В нише старый дервиш с лицом, по цвету напоминавшим пергамент, с бритыми висками и длинной белой бородой, с очень внимательными живыми глазами, облаченный в широкую голубую хламиду и шапку, напоминающую сахарную голову, скандировал медленно и монотонно стихи Корана, одновременно перебирая четки. Рядом с ним, на стене, были развешаны ножи всех видов и размеров, сабли, ятаганы, длинные иглы, крючки, изогнутые лезвия — настоящий пыточный арсенал, а в углу, на подставке, лежало и другое колющее и режущее оружие.

Барон толкнул Нормандца локтем:

— Для чего здесь все это оружие? — спросил он вполголоса.

— Чтобы пытать христиан! Да нет, успокойтесь, это дервиши истязают себя.