Амфибрахия здесь бы сожрали и без сирен. Ясно, почему он ехать не хотел.

— Дурное настроение — естественная вещь, когда роешься в мусоре.

Пухлик малость побагровел, но не сдался.

— Зато сколько радости ощущаешь, когда находишь что-нибудь стоящее. Скажем, яйцо феникса среди куриных. Просто с течением времени начинаешь терять веру в то, что это возможно. Иногда начинаешь судить поспешно. А ваше великодушное приглашение, господин Гюйт…

Графоман задирает нос с видом оскорблённо-добродетельным.

— Честно признаться, сперва я не собирался ехать. Но мой… кхм… мотиватор и мой ученик напомнили мне, что приговор без доказательств — удел бездарного судьи.

Пухлик съехал на законнические метафоры. Но всё-таки выкрутился. Вон, заверяет, что счастлив будет услышать-просветиться-причаститься и прочее. Графоман строит лицо гонимого гения.

— Что ж, надеюсь получить оправдательный приговор. Только помните, что вы здесь нынче не только судья. Обязательное условие для всех поэтов в «Силе искусства» — чтение своих стихов.

— И маленький товарищеский суд, — добавляет тощий старикашка от камина. И хихикает предвкушающим жабьим смехом. Смешок размножается и разлетается, и становится очевидно, что местная поэтня собирается содрать с Пухлика кожу после чтений. А после в таком виде закинуть на поэтические Рифы.

— Не сомневаюсь, вы нас поразите, — смачно заканчивает Графоман. — А пока что у вас есть время, чтобы познакомиться с другими чтецами. Поговорить об искусстве, поделиться вдохновением и новостями. Чтения начнутся после шести. Мои же скромные строки будут заканчивать вечер.

Пухлик откланивается уверяет, что очень, очень рад пообщаться и познакомиться с достойными служителями храма поэзии. Кажется, сдерживает тик.

На Графомана нападают другие приехавшие. Пухлик коротко закатывает глаза и заныривает в гущу поэтической стаи. Мясник уже лечит мозги каким-то юным «искрам». К Морковке тем временем притирается красногубая обширногрудая, в колыхании модного эксклюзива над головой.

— Эллейс Алин? Я слышала, как вас представляли. Ваши стихи, нужно сказать, довольно свежи. Возможно, им не хватает чувственности…

Затылок у Морковки вопит «Помогите!» Зато меня никто не замечает. Иду срисовывать обстановку.

Холл полукруглый. По стенам увешан картинами редкой бездарности. В мазне чуется рука Графомана. Вот и подпись в углу каждой — ИГ, с завитушками. Дева с единорогом на фоне заката. Танец фениксов. Нойя в танце при луне. Васильковая дева. Затрёпанные, слащавые сюжетики, в которых нет ни признаков жизни. И сирены. Одна, другая, третья. Не настоящие, а те, из мифов. С человеческими лицами, крыльями и плечами. С чёрными вьющимися волосами.

— Нравится? — подлетает Муха. — О, это произведения Ирли, конечно. До того, как открыть поэтический Дар — он пробовал себя в скульптуре, архитектуре, живописи. Даже в музыке, и могу поклясться, достиг поразительных, поразительных успехов! В других комнатах тоже есть его произведения. И статуи в парке. А вы обратили внимание на левый флигель дома? Этот великолепный фасад…

На нас налипают ещё двое-трое молодых и любопытных. Щемлюсь за их спины, вместе с Мухой идём в обход холла. Муха разливается о перепланировках, о модных стилях и сыночке умельце, я смотрю полезное. Дар короткими оттисками запечатлевает увиденное.

Щёлк. Справа дверь, там то ли каминная, то ли гостиная. Щёлк. Слева коридор с ковром, к комнатам или уборным. Щёлк. Лестница на второй этаж. Витые перила идут не только вверх, но и вниз. Два прохода сбоку от лестницы. К хозяйственным помещениям? К подвалу?

Щёлк. Столики-столики, на них сыры, ягоды, пирожные, лёгкие вина. Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк — поэтня со своими «искрами». Вспоминаю уроки тётушки — клятую риторику пополам с поэтикой. И решаю именовать графоманскую братию литературно.

Здоровая тыква с громовым голосом и в оранжевом платье — Гипербола. Модница, которая тянет к Морковке когтистые ручонки, — Кульминация. Заплесневелый тип, который всё повторяет о каких-то шнырках, — Рефрен. Вот этот тощий с дёрганными жестами — Верлибр. Пафос, Антитеза, Хорей, Оксюморон. Сама удивляюсь, как долго у меня в голове хранится этот хлам.

Всего поэтической братии четырнадцать штук. Почти все с «искрами», а у дряхловатого Эпилога их даже две. Да ещё мы, да Муха с Гюйтом — итого тридцать два человека.

Обрывки разговоров мантикору заставят утопиться.

— … и эти образы, я вам говорю, они просто ПРЕВОСХОДНО сочетаются с картинами…

— Читали это? Последняя коза из деревни написала бы лучше!

– И он рифмует «слёзы — розы», Стрелком поклянусь!

— … меценаты определённо измельчали…

– Погоня! Истинная погоня за вдохновением — суть всегда образ путешествия, которое…

– Проклятые, проклятые твари с мелкими лапками!

— … издатель предложил мне перейти на прозу, только вообразите!

А Морковку пора спасать. Он уже такого же цвета, как платье Кульминации. Та вцепилась в него намертво. С демонической голодной усмешкой мурлычет:

— Открытость… обнажённость и в высшей степени интимность… важность телесного, вызывающе плотского единения натур в поэзии… могла бы дать несколько уроков — в приватной обстановке, разумеется…

Янист разрывается между останками вежливости и желанием отмахиваться стулом.

— Конечно, ваша «искра» может присоединиться, — Кульминация перенацеливает алую присоску рта на меня. — Всегда полезно познать природу… пробудить животное начало… Поделиться опытом.

Почему б и не поделиться.

— Насчёт животного начала. Никогда не видали, как мантикора рожает? Поучительное зрелище — сперва жало задирается на спину, потом начинает надуваться родовой пузырь…

У Его Светлости наконец-то срабатывает механизм «спасти даму».

— Прошу прощения, совсем забыл, мне нужно срочно перемолвиться кое о чём с наставником, я обещал… Мы… мы возобновим беседу, конечно.

Какое-то время таскаемся по залу вместе — глупо, но Морковке надо отдышаться. Попадаем на два блевотных философских диспута, визгливый спор «академизм против вольного искусства» и чьи-то страдания насчёт отвратительной рецензии. Кое-где звучат воспоминания о «прошлом разе» — стало быть, не все тут впервые.

Поэтьё кучкуется вокруг Графомана — оттуда звучит о строках, вдохновении, эйфории. Таясте под хвост такие разговоры.

Пухлик мелькает тут и там, каждый раз у разного столика с закусками. Пожёвывает со снисходительным видом. Мычит в ответ на любой вопрос и отделывается фразами наподобие «Не собираюсь объяснять прописные истины». На его напыщенный вид время от времени летят желчные литераторы. Иногда с «искрами». Чаще без них.

Вдохновляющие повеселее, чем их хозяева. Многие знакомы между собой. Болтают о салонах-выставках-светских приёмах. В основном женщины, из породы «мужской аксессуар». Позванивают дорогими браслетиками и делятся рецептами вдохновения: ах, представляете, а мой-то придумал на единорогах скакать! А мой-то по утрам в озеро с пиявками сигает