Шрифт:
Закладка:
Так, разговаривая, они подошли к поселку Лиско. Несколько изб на берегу пруда, окаймленного старыми деревьями. За поселком слева, по направлению к лесу, тянулись пески, прозванные «Сахарой», а проселочная дорога сразу за прудом сворачивала в сосновую рощу.
Сев у дороги, лицом к пруду, они подкреплялись снедью из корзинки и сообщали проходящим, если те называли пароль, что им следует идти прямо, потом по просеке до столба номер девяносто три — а там им скажут.
Некоторое время спустя, когда никого кругом не было видно и, казалось, все уже прошли, Ева вспомнила ту ночь, когда партия несла вахту на Дзядовском кладбище, ожидая похорон Сливинского и Пепляка. Она рассказала, что благодаря ее письмам за границей били стекла в польских консульствах в знак протеста против истязания политических заключенных. Вдруг Ева ни с того ни с сего сделала кокетливую мину и обняла Щенсного за шею.
Ева была, в общем, недурна, но Щенсный был в тот день далек от плотских вожделений; кроме того, ему нравилась Магда, и он сказал, чтобы Ева оставила его в покое. Но та прижалась к нему еще теснее и шепнула, что сзади на них смотрят.
Щенсный хотел проверить, кто смотрит, лесники или шпики, а поскольку он сидел спиной к роще, то поначалу скорчил умильную рожу, будто обращался к кошечке: мур-мур, и погладил Еву по спине, а потом повернулся к корзинке — как бы за бутылкой вина — и тут заметил за елкой, не более чем в полсотне метров от них, металлический блеск полицейского козырька. А рядом — шляпу.
Он разлил вино.
— Ничего не поделаешь, Ева, давай целоваться, черт бы их побрал.
Они поцеловались и продолжали игру в любовь — до одури. Что было делать? Ничего другого им как-то в голову не приходило. Вдруг смотрят — к ним шагают Баюрский с Рыхликом.
Когда те подошли поближе, Щенсный — не отпуская Еву — шепнул Сташеку, который был порасторопнее:
— Поймал с поличным, значит, кричи.
Тот давай ругаться на чем свет стоит. Парочка вскакивает в испуге, смущенная, готовая сквозь землю провалиться…
— Где у вас это? — кричит Сташек. — Давай сюда скорее!
Щенсный протянул ему газету «Курьер варшавский», лежавшую в корзинке.
Сташек посмотрел по сторонам, будто бы опасаясь слежки, сунул газету за пазуху и кинулся в лес вместе с Баюрским; за ними, крадучись, побежали Турок и Заика.
Оказалось, что эти двое увязались за Сташеком и Баюрским от самого Влоцлавека, петляли за ними и наконец, догадавшись, что те идут в сторону Лиско, помчались наперерез и притаились в роще. Когда Сташек с Баюрским действительно появились, да еще взяли какие-то бумаги, шпики уже не сомневались, что напали на след серьезной операции, шли и шли за ними, теряя их из виду и находя снова, потому что Сташек потащил легавых сначала к Черному озеру потом прогнал по лесам и бездорожью еще километров десять, вывел к Висле, там переправился и исчез на другом берегу.
Щенсный с Евой между тем сообщили о происшедшем на пункт у девяносто третьего столба. Им сказали, что все в порядке и они могут возвращаться в город; они вернулись тем же путем в радужном настроении, которое им испортила только встреча с Боженцкой. Увидев Щенсного на улице под руку с Евой, она остановилась как вкопанная, а потом повернулась и побежала назад.
Щенсный почувствовал неловкость и как бы угрызения совести. Магда оказала ему громадную услугу. Тянулась к нему. Щенсного тоже к ней влекло, его только раздражали ее несознательность и отсталые взгляды. Под влиянием Олейничака он решил было еще раз попытаться пробудить ее сознание и сделать все возможное для того, чтобы она могла стать женой коммуниста; и надо же было случиться, чтобы она увидела его с другой.
Как он и ожидал, Магда не захотела с ним разговаривать ни назавтра, ни в последующие дни. А поскольку бог троицу любит, то вслед за этим произошло еще два случая, не менее тягостных и неприятных.
Примерно через неделю после майских праздников на лесосклад прибежал Валек просить, чтобы Щенсный помог ему собрать среди строгалей деньги на директора Пандеру. Директор снова заболел почками, и администрация вместе с хадеками собирала деньги на молебен за его здравие, заказанный в костеле отцов-реформатов. Сбором руководил цеховой мастер Мусс — начальник Валека.
О том, что Валек потерян для движения, Щенсный знал прекрасно; для Валека в свою очередь не были тайной взгляды Щенсного. Однако он считал, что хорошие отношения с цеховым мастером и продвижение по службе — это их общее, семейное дело. Тут нельзя отказаться помочь. Словом, оба не знали друг о друге всей правды до конца; младший брат о старшем, что он коммунист, а старший — что тот способен клянчить деньги на молебен за здравие директора.
Щенсный как раз держал в руках книжечку с квитанциями, потому что на «Красную помощь» он уже в своей артели собирал открыто, не таясь.
— Уходи, — сказал он только, — уходи и чтоб духу твоего здесь больше не было.
Но Валек заартачился, и Щенсный начал его ругать на весь лесосклад — голос ведь у него был подходящий — и, наверное, избил бы мерзавца, если б тот вовремя не удрал.
По фабрике, конечно, разнеслось, что брат брата обозвал холуем, подхалимом и денег на директора не дал.
То ли это повлияло на администрацию, то ли Корбаль отомстил ему, используя свои связи, — Щенсный этого нигде не объясняет. Так или иначе при следующей получке ему сообщили, что он уволен. Это был редчайший случай: как правило, строгалей увольняли не поодиночке, а всей артелью.
Настали тяжелые дни. Из дому ему пришлось уйти, чтобы не быть на иждивении брата, которого он терпеть не мог, с полной, кстати сказать, взаимностью. Он переехал к Сташеку Рыхлику, жил вместе с ним на его заработок печника и искал работу.
В начале июня к нему пришла Веронка с известием, что Мормуль, то есть свояк из Жекутя, и Войцех Жебро хотят обязательно с ним повидаться. Жебро приехал во Влоцлавек за жаткой для графа Доймуховского, у которого он батрачил. А свояк пристроился к нему, чтобы не покупать билет на пароход, ибо его скупость
