Кирилл, дело не в твоей маме и не в Ираиде Петровне, и не в твоей работе. Дело в моей личной жизни. И я не имею в виду секс. Её просто нет. Да, я могу остаться ещё на неделю, но это ничего не изменит. История повторяется. Когда-то я полностью потеряла себя, выйдя замуж и став тенью мужа. Теперь я становлюсь твоей тенью, Кирилл. Разве ты сам этого не замечаешь?

Он молчит. Анализирует, просчитывает, продумывает. Молча кивает головой. Но меня такой ответ не устраивает.

— Кирилл, поговори со мной. Скажи, в чём я не права?

— Ты во всём права, Софи. Умом я понимаю, но…. Я не хочу, чтобы ты уезжала, солнышко. Хорошо, мы закажем билет на завтра. Ты побудешь дома, решишь, куда и когда поедешь, а когда точно останешься дома. Тогда я прилечу. Если смогу, то не только на выходные.

— Кирилл, я не хочу, чтобы ты прилетал. Совсем. Я не могу так, у меня не получается. Я не умею, — сбивчиво шепчу я. Голос сел от подступивших к горлу слёз. Внутренне я рыдаю, но не хочу, чтобы он видел это.

— Почему? Что изменится между нами за эти две или три недели? — вопрошает упрямый математик. — Почему мы не можем встретиться?

— Потому что эти три или две недели я буду жить не собой, а тобой. Я живу тобой, Кирилл. Как Анжелика. Но я не хочу так! Я свободная. Верни мне мою свободу!

Я всё же срываюсь. Молочу сжатой в кулак рукой по его груди. Всё, что мне удаётся — это сдержать рвущие грудь рыдания. Он не увидит моих слёз. Никто не увидит. Успокаиваю себя тем, что дома смогу наплакаться вволю. Там я буду сама. С собой. Даже, если этого уже недостаточно.

Воронцов не выносит истерики. Ведь истерика — это проявление чувств, которые не нужны. Я не могу позволить себе опуститься до этого уровня. Прикусываю язык до появления солоноватого вкуса крови, чтобы взять себя в руки. Кирилл пересаживает меня к себе на колени и гладит по спине. Я снова вдыхаю его запах, как успокоительное, как обезболивающий наркотик. Я люблю его. Но моя любовь ему не нужна. Говорят, что любовь дарит нам свободу. Возможно. Но эта свобода наполнена болью. Пусть. Я найду общий язык и с одиночеством, и с тоской, и с болью свободы без него. Лишь бы не знать сколько граней в его сердце отведено мне. Я не хочу быть гранью, я хочу быть с ним одним целым.

— Солнышко, — я чувствую, что мужчина целует меня в волосы. — Ты мне нужна. Не для секса. Гораздо больше. Я не представляю, как завтра вернусь в эту квартиру, а здесь не будет тебя.

— Заведи кота. Хотя, нет. Я тоже тебя с котом не представляю. Лучше большую собаку. Например, овчарку. Ираида Петровна будет выгуливать. Уверена, они быстро найдут общий язык, — советую я.

— Софи, я понимаю всё, что ты мне сказала. Я тебя услышал. Дай нам время. Обязательно найдётся какое-нибудь решение. Мы что-нибудь придумаем.

«Я не хочу никаких решений, я просто, банально тебя люблю», — вертится в моей голове. Но этого вслух я произнести не могу. Мою любовь нельзя разложить по полочкам, разобрать на грани, установить правила. Я люблю. Этим всё сказано. Это уже правило, в котором не может быть исключений. Хочется вновь молотить руками по его телу, смотреть в глаза и кричать: «Кирилл, неужели ты не видишь, не чувствуешь, не замечаешь, как безумно я тебя люблю! Нет, не существует, не бывает решений в любви. Только ответная любовь».

— Давай закажем билет. На завтрашнее утро. Ты поедешь на работу, а я — на самолёт. Так будет лучше. Ты сам потом поймёшь.

— Хорошо, Софи. Сделаем так, как ты решила. Но это не означает, что мы поставили точку. Так, обычная запятая.

Когда он смотрит мне в глаза, я не могу возражать ему. Растекаюсь водой, превращаюсь в мягкое тесто. Бери меня голыми руками, лепи, что хочешь.

— Хорошо, Кирилл, — никогда никого не обманывала. Даже в детстве родителей. Любимые конфеты всегда были в свободном доступе в вазочке на столе. И я пила с ними чай в обед. Теперь я вру. Лгу самому любимому на свете человеку. — Люби меня, Кирилл, пока есть время. Пожалуйста, люби меня.

— Береги руку, — просит он. И, когда я придерживаю перевязь, подхватывает на руки и несёт в спальню, по ступенькам, на второй этаж. Меня никто никогда не носил на руках, даже бывший муж. Даже из Загса. Боялся наступить на платье и упасть. Я прижимаюсь щекой к плечу мужчины. Мне хорошо в его руках и упасть я не боюсь. Вижу, как внизу нерешительно топчется одиночество. Я ещё в одном соврала Кириллу. Завтра в Минск я полечу не одна, а с долговязой тенью, пока нерешительно застывшей внизу. Моё персональное одиночество. Которому не требуется дополнительный билет. И который с готовностью будет держать меня на руках.

Кирилл медленно опускает меня на кровать и освобождает от одежды. Затем раздевается сам. Но не спешит накрыть меня своим телом, а продолжает стоять и смотреть. Чтобы запомнить? На месяц? Два? Полгода? Пока очередная понравившаяся женщина не сотрёт воспоминания всего одной ночью, не заменит меня собой. Чувствую, как к горлу подступают слёзы, сглатываю и закрываю глаза.

— Кирилл, пожалуйста, я очень тебя хочу.

На этот раз я не вру. Мы занимались любовью вчера вечером, а я хочу его, как в первый раз. Не надышаться, не напиться, не насытиться до конца. Мужчина накрывает моё тело своим, и я тут же оплетаю его ногами. Цепляюсь за плечи свободной рукой.

— Кира, Кирочка, целуй же меня. Сильнее…

Он целует. Жёстко, сминая своим ртом мои губы, глубоко проникая языком. И я также жадно отвечаю, призывно выгибаюсь навстречу, принимая, наполняясь. Его губы скользят по груди, язык ласкает чувствительные соски. Долго, до пожара внизу живота, до дрожи в моём теле, до громких страстных стонов. Затем они опускаются ещё ниже, проходятся по влажным складочкам и берут в плен чувствительный бугорок. Ребро сильной ладони давит на горячее лоно и мой стон переходит в крик. Хочу его до спазмов в животе, до хрипов в горле, до капель крови на искусанных губах. Я не смогу без него! Но и с ним, без его любви я тоже не смогу.

Твёрдая плоть давит на жаждущее лоно, которое тут же обхватывает его. Сжимает внутренними мышцами. Один, два, три, пять… Мне нужно