Когда Лайза, замерев, медленно поднимает голову, она больше не плачет. Лишь губы чуть подрагивают на мокром от слёз лице.

– Мне холодно, – тонким ломким голосом говорит она. – Разведи костёр. Собери хворост. Пожалуйста.

Коул смотрит на её правую руку – словно пытаясь разглядеть там магическую печать, с помощью которой она вполне могла бы развести огонь сама, безо всякого хвороста.

Коротко кивнув, оглядывается по сторонам и подбирает с земли первую сухую ветку.

Высматривая хворост в густой траве, под неотрывным взглядом Лайзы, следящим за его спиной, сид удаляется глубже в чащу. Он возвращается спустя несколько минут, неся в руках большую охапку мёртвых ветвей; охапку, которая рассыпается по земле, стоит Коулу увидеть дерево, у которого он оставил последнюю леди рода Форбиден.

Она висит на низко протянутой ветви бука – тоненькая фигурка в белом платье, – и от ветви к её шее, исчезая под копной каштановых волос, тугой струной тянется шёлковый пояс, ещё недавно обвивавший её талию. Она висит спиной к Коулу, спокойно, почти неподвижно, и лишь проскальзывающий в лес ветер легонько покачивает её тело, заставляя описывать ногами небольшую дугу.

Тело её падает сиду на руки, когда тот перерезает пояс медным ножом. Рухнув на колени, Коул распутывает петлю на шее висельницы; касается пальцами сломанной шеи, склоняется к безответным губам, пытаясь вдохнуть в них воздух. Он долго держит её, тормошит, кричит, – но только буки отвечают ему глухим насмешливым шелестом, словно интересуясь, на что он надеется и перед кем оправдывается, снова и снова повторяя: «Прости».

Наконец сид закрывает глаза и опускает голову, баюкая ту, которую всё ещё не может выпустить из рук, признав, что ничего уже не изменить. Он долго сидит так; длинные серебряные волосы скрывают его лицо, и лишь мёртвая девушка да безмерные сожаления составляют ему компанию.

Затем, бережно опустив свою ношу на холодную лесную землю, медленно встаёт.

– Моя клятва в силе. – Он не запечатлевает прощальный поцелуй на девичьем лбу, словно отказываясь прощаться. – Ты хотела никогда меня не встречать. Я, Ллеу Колборн, даю вечный зарок всем богам, что слышат меня, клянусь жизнью своей, душой и покоем… клянусь, что желание твоё будет исполнено.

Он уходит, не оглядываясь, пока стеклянные шарики широко распахнутых сизых глаз провожают его навеки застывшим взглядом.

Если бы леди Элайза Форбиден ещё могла говорить, она сказала бы ему, что сидам не пристало давать ложные клятвы. Но она не могла – и не могла знать, что он сдержит слово, сдержать которое выше сил фейри, людей и сидов.

Принеся тем самым лишь больше бед той, кого так хотел от них уберечь.

Нынешнее время

Я долго всматривалась в узкое бледное лицо сида.

Оттолкнув его, попятилась.

– Вернуться… в прошлое? Изменить… Что ты несёшь?

Этого не может быть, думала я, глядя на призрачную улыбку, стывшую на губах сида, разливавшую холодок под кожей. Не может. Перемещаться во времени невозможно. Никому это не удавалось, хотя изучавших вопрос и пытавшихся было множество. О том, чтобы такое практиковали высшие фейри, я тоже не слышала.

Этого не может быть.

Как и твари, похожей на фомора, но им не являющейся.

– Три недели назад нам с тобой суждено было встретиться. И мы встретились – в той реальности, которой больше не существует. Я был молод – действительно молод, сущий ребёнок не только по нашим, сидовским меркам… Я выбрался в Харлер, дабы узнать, как живут люди и низшие фейри. Я вышел из прорехи меж мирами, что открывалась на холме рядом с Динэ. В той реальности ты и в семнадцать жила там, не в Мойлейце. – Он отвернулся; сид больше не шептал, но говорил так тихо, что шёпот листвы на ветру порой звучит громче. – Я не сразу решился пойти в людской город, в эту крепость из стекла и металлов, чуждых мне. И пока я колебался, в лес рядом с холмом забрела ты. Ты пела песню, что твоя мать узнала от твоего отца – нашу песню. Ты так не походила на людей, какими я их себе представлял… Ты была похожа на одну из нас, и в то же время – совершенно иной. И этого хватило мне, чтобы полюбить тебя… как мне казалось тогда, во всяком случае.

Я не сводила взгляда с его макушки: будто надеялась сквозь серебряные пряди рассмотреть его мысли и убедиться, что он не врёт.

– Я очаровал тебя. Мы заключили сделку, и ты показывала мне места, которые я хотел повидать в вашем мире. Когда я ощутил тоску по дому, но понял, что не хочу расставаться с тобой, я предложил тебе уйти со мной на Эмайн. Ты не пожелала покидать всё, что было у тебя здесь, и тогда я похитил тебя. – Он говорил ровно, неторопливо, так безучастно, будто рассказывал историю, не имевшую к нам никакого отношения. – Я уволок тебя в прореху силой. Заточил в одном из замков, принадлежавших моему роду. А когда понял, что ты никогда не смиришься со своей участью, вернул тебя обратно в Харлер. Но время в наших мирах течёт по-разному, и за тот месяц, что ты томилась в волшебной тюрьме среди облаков, в Харлере минуло восемьдесят лет. Твоя мать спилась от горя, потеряв дочь. Твой брат стал премьер-министром и принялся истреблять фейри. Он знал, что ты пропала из-за меня, и возненавидел таких, как я, и всех, кто хоть немного похож на меня. Он мечтал выжечь Эмайн и высших фейри огнём и мечом, а чтобы понять, как сделать это, мучил фейри низших. В конце концов его убили, и в людской памяти он остался кровожадным ублюдком. Вот что ты узнала, вернувшись в Харлер… Вот что заставило тебя повеситься. И напоследок пожелать, чтобы мы никогда не встречались.

Я прижала ладони к вискам, надеясь хоть как-то упорядочить мысли, от всего услышанного почти дошедшие до точки кипения.

– Эш… стал премьер-министром?

Мне хотелось спросить не только это. Но это почему-то вырвалось в первую очередь.

Странно: это было отнюдь не самым поразительным из всего, что я сейчас услышала.

Важная роль в истории Харлера, сказал Донн… Трудно не согласиться: будущий правитель и тиран – роль весьма важная.

– Ты всегда знала, что он далеко пойдёт, верно? – Сид издал смешок, сухой, как прах, когда растираешь его между пальцев. – Прежде чем ты повесилась, я поклялся, что сделаю всё возможное, дабы искупить вину перед тобой. И там же, держа на руках твоё мёртвое тело, я понял, как смогу сдержать слово.

Повесилась, повторила я про себя. Картинка из сна – с висельницей в лесу – всплыла перед глазами так ясно, будто я наблюдала её только что.

Не совсем сна, стало быть…

– В нашем мире давно подметили одно любопытное явление. – Я не видела глаз сида, но, кажется, он смотрел на огни фонарей за окном. – Если один из нас уйдёт в Харлер, а после вернётся обратно на Эмайн – он всегда попадёт в тот же самый день, в ту же самую минуту, в какую покинул родной край. Мы всякий раз возвращаемся на Эмайн ровно тогда же, когда ушли. Однако если вернувшийся из Харлера попытается снова попасть туда – даже секунду спустя – результат будет непредсказуем. С момента его ухода там может пройти та же секунда… или час. День. Год. Столетие. Иные из нас предположили, что в прорехе мы преодолеваем не только пространство, но и время. Что время – лишь ещё одно измерение, разделяющее Эмайн и Харлер. Измерение, через которое мы проходим, делая шаг в открытую дверь меж мирами.