Объяснения учителей шевельнулись в памяти. «Прорехи суть искажения пространства, которые помогают сократить путь от одного места до другого через иные измерения, – ещё на первом курсе вещал старенький мастер, преподававший нам пространственные перемещения, демонстрируя тезис наглядно: наметив на бумажном листке две точки подальше друг от друга, а затем складывая лист так, чтобы одна точка соприкоснулась с другой. – Но искажение пространства чаще всего влечёт за собой искажение времени…»

– Иные из нас задумывались, что рождённые на Эмайне умеют повелевать не только пространством – умение, позволяющее нам открывать прорехи, – но и временем. Неосознанно. Это – причина, по которой мы всегда возвращаемся домой в тот самый миг, когда нужно. – Сид немного повернул голову, так, что мне стал виден его тонкий, словно карандашный росчерк, профиль. – И я подумал: если мы умеем управлять временем, значит, можем попасть в нужный нам день не только при возвращении на Эмайн, но и когда уходим с него. А если мы можем попасть в любой нужный нам день в настоящем… скорее всего, можем попасть и в день, который находится в прошлом.

Я слушала, порой понимая, что забываю вдыхать.

Как бы невероятно ни звучало то, что я слышала, – отрицать, что оно звучит логично, я не могла.

– Я стал учиться. Пытаться. Пробовать. Я вновь и вновь перемещался в Харлер, пытаясь обрести контроль над своими способностями, стараясь попасть в нужное мне время. Сперва – в настоящее. Это оказалось не столь сложно, как я думал; человеческим магам подобное хорошо знакомо… нужна лишь некоторая сноровка и должная концентрация. Разрыв между моими визитами сначала составлял годы, но после годы обратились в месяцы, а месяцы – в часы. И когда я понял, что могу попасть в Харлер в ту самую минуту, в какую я оставил его в прошлый раз, я решил, что время пришло. Я попробовал вернуться не в ту же минуту, а в прошлую. Всего-навсего минуту. – Он помолчал. – То стало моей последней прижизненной ошибкой.

Сквозь полупрозрачное тело сида я видела книжные корешки в шкафу. Иные из них были сиреневыми, как его глаза.

– Что произошло? – тихо спросила я, когда молчание затянулось.

– Я шагнул в прореху, но не вышел по ту сторону. Я затерялся во времени. Вне времени. Лишь тогда я понял, почему время в наших мирах течёт по-разному. – Сид поднял руку, положив тонкие пальцы на оконную раму. – Представь себе огромное пространство, белое, как лист бумаги. Бесконечное. Пустое. Там, где я очутился, это пространство заменяло небо, и время оказалось внизу, под моими ногами, похожее на разноцветный океан. Бескрайний океан, состоящий из человеческих судеб… Океан времени Харлера. А где-то безумно далеко простирался другой океан – время Эмайна; и океаны никогда не смешиваются, даже не касаются друг друга, и у каждого своя скорость течения… И когда кто-то попадает в другой мир, он рождает в нём новый поток своей жизни, а не продолжает тот, что был прежде. – Он перебрал пальцами по дереву, словно касаясь невидимых струн. – Делая шаг сквозь прореху, мы даже не замечаем, как попадаем из одного океана в другой. Попытавшись очутиться в прошлом, я вынырнул из времени Эмайна, но не смог попасть во время Харлера. И очутился в безвременье.

– Безвременье?..

– Это было… всё равно что ходить по льду. Льду прозрачному, как хрусталь. Я видел океан времени под своими ногами, но не мог нырнуть в него. Тогда-то моя жизнь и закончилась. – В отрешённом голосе не было ни печали, ни боли. – То, что ты видишь – призрак, принадлежащий безвременью. Моё тело исчезло, растворилось где-то в пространстве меж мирами. Я утратил все способности своего народа: эмпатию, песни стихиям, всё. Я способен становиться невидимым и неосязаемым, но то же умеет любое привидение. И я не смогу вернуться обратно в свой мир, в тот день, когда я шагнул в прореху… не смогу, даже захотев. Ибо Ллеу Колборна больше нет. Есть один его отзвук, который тоже вскоре исчезнет.

Я молчала, отчётливее всего понимая лишь то, что мне сделалось до дрожи жутко.

– Там, где я потерялся, времени нет. Я не знаю, сколько пробыл там, бродя по прозрачной границе, отделяющей меня от мира живых, в поисках того, что меня интересовало. Сперва я бился об эту границу, пытаясь разбить её, разрушить, каким-то образом проникнуть за неё. После понял, что это бесполезно, – и просто ходил, глядя на человеческие судьбы, разворачивающиеся под моими ногами. Широкие цветные ручьи живых картинок, убегающие к горизонту, смыкающиеся, пересекающиеся, а вместе – сливающиеся в тот самый океан… Ваши жизни, от рождения до смерти. Я мог пройти вдоль любого из этих ручьёв и смотреть, как подо мной течёт чья-то жизнь. И в конце концов я нашёл то, что искал. Я нашёл твою жизнь. – По едва заметному движению его руки я поняла, что он сильнее сжал пальцами раму. – Я три раза просмотрел её. От начала до конца. Можно сказать, прожил вместе с тобой.

– Три? – Мои ослабевшие ноги сделали невольный шаг назад. – Но это же…

– Около пятидесяти лет? Верно. Не считая времени, что я потратил, пока искал тебя. Вначале пришлось найти нужный век – в безвременье меня выбросило рядом с судьбами людей, живших спустя двести лет после тебя. Когда я нашёл жизни твоих современников, оставалось только идти в этом направлении, среди ручьёв всех жителей Харлера выискивая твой. – Кажется, его это веселило. – Как ты понимаешь, я пробыл там долго. Но мне было чем заняться.

Я наткнулась на кровать, и подкосившиеся ноги заставили меня сесть.

Даже если то, что говорил сид, правда, даже если он повинен во всех моих бедах – соизмеримо ли его наказание с его преступлением?..

– Просмотрев твою жизнь в третий раз… ту её часть, где ты жива и счастлива, ведь она прервалась, когда я утащил тебя на Эмайн, а конец твоей истории разворачивался уже в другом веке, и его искать я не хотел… Скорее от безысходности, чем от чего-либо ещё, я вновь попробовал пробиться в твой мир. И на сей раз меня пропустили, – сейчас в словах не было даже отзвука радости, которую сид, должно быть, испытал в тот момент. – Я сумел вырваться на пару мгновений, спустя которые меня затянуло обратно, но у меня получилось. Позже я осознал, что грань безвременья расступается, лишь если я отрину все эмоции… Что ж, за полвека у меня была возможность этому научиться. У меня было всё время мира, дабы усовершенствовать единственный навык, что мне оставили. Или подарили заново? Возможно, странствовать во времени могут лишь те, кто принадлежит безвременью. – Сид посмотрел на меня – с той же отстранённой улыбкой, вгонявшей в сердце иглу тоскливой жути. – Я пробовал выходить в этот мир снова и снова. И каждый раз мог продержаться в нём чуть дольше, прежде чем безвременье возвращало меня за грань. Когда я понял, что могу оставаться в реальности достаточно долго для разговора, который обязан провести, я пришёл к твоей матери. Тогда я ещё не мог контролировать точный момент времени, в который меня выбрасывало… Всякий раз это был некий эпизод твоей жизни, но какой – заранее предсказать я не мог. Меня выкинуло той весной, когда тебе исполнялось тринадцать; впрочем, для меня не было разницы, когда говорить твоей матери то, что я должен был сказать. – Он опустил руку, просвечивавшую, словно белая калька. – Я пришёл к Сабелле Форбиден и рассказал ей правду. Всё, что случится, когда тебе будет семнадцать. И ушёл обратно в безвременье, уверенный, что на этом всё закончится.