же русле следует рассматривать идею специализированных банков для кредитования промышленности по аналогии с уже действовавшими земельными банками, выдававшими ссуду под сельскохозяйственные угодья. Теперь же залогом должны стать сооружения, здания, оборудование предприятий, что открыло бы для их владельцев дополнительный источник получения средств[1686]. Устав Московского промышленно-фабричного банка, предусматривающий работу на таких принципах, был подан в Минфин группой видных купцов Первопрестольной[1687]. Витте убеждал Государственный совет предоставить ему право самому утвердить этот банк, однако идею забраковало Министерство юстиции[1688].

1893–1895 годы были периодом бурного «романа» Витте и купеческой элиты. По воспоминаниям очевидцев, министр буквально выбегал из своего служебного кабинета приветствовать председателя Московского биржевого комитета Найдёнова, не обращая при этом никакого внимания на ожидающих в приёмной[1689]. Лидеры финансово-экономической бюрократии приложили немалые усилия, чтобы направить энергию Витте в правильное русло. Решающее влияние на идейную трансформацию начинающего государственного деятеля оказали Сольский и Бунге. Их переписка содержит критику министра за отход от курса на золотое обращение. В одном письме Бунге, говоря о Витте, напоминал, насколько опрометчиво полагаться на выпуск бумажных денег в видах оживления промышленности. Ведь «предполагаемая полезная работа бывает иногда бесполезною или неудавшеюся, соединённою с растратой капиталов…Что было бы с кредитом Франции, если бы 1 млрд 300 млн франков в билетах Банка Франции обеспечивали бы полезную работу Панамского канала или, выражаясь правильнее, если бы полезная работа, потраченная в сооружение Панамского канала, послужила обеспечением для выпуска билетов Банка на указанную сумму?»[1690] Вывод очевиден: опасны меры, не соответствующие силам страны и опирающиеся исключительно на бумажно-денежные ресурсы, причём безотносительно того, проводятся ли эти меры государством или частными лицами[1691]. Переломить виттевский настрой, превратив его в страстного поборника золотой валюты, удалось авторитетному Д.М. Сольскому. К середине 1895 года министр финансов уже с энтузиазмом пропагандировал вредность существующего бумажно-денежного обращения и активно ратовал за введение металлической валюты, что, по его словам, отвечало чаяниям «всех деятелей, призванных Высочайшей властью к заведованию финансами России»[1692]. Теперь Витте указывал на существующие «весьма серьёзные частные интересы, связанные с расстройством денежного обращения, им вызванные, вспоенные и вскормленные, и поэтому крепко за него стоящие, готовые на всякий абсурд для его защиты»[1693]. К такого рода абсурду он относил защиту прежней финансовой системы под предлогом патриотизма[1694].

Усилиями Витте накопленный к 1897 году золотой запас достиг 1095 млн рублей. В течение пятнадцати лет последовательно изымая из обращения кредитные билеты, правительство добилось неизменности денежной массы, проводя эмиссию только в отдельные голодные годы начала 1890-х[1695]. Теперь намеченная реформа, в отличие от времён Рейтерна, была тщательно подготовлена. Правда, Витте внёс в неё свою коррективу. Если проекты Бунге и Вышнеградского предполагали разрешение сделок как на золото, так и на серебро, то теперь речь шла исключительно о золотом обращении. В 1870-х годах золото ценилось в 18–20 раз дороже серебра, и девальвация последнего постепенно усиливалась. Пока серебряный рубль оставался значительно дороже кредитного, паритет между ними позволял упорядочивать денежное обращение. Но в начале 1890-х стоимость серебра по отношению к золоту резко упала (в 31 раз), серебряный рубль стал дешевле кредитного, уподобившись бумажным деньгам. Чтобы остановить поступление в Россию обесценившегося серебра, способного ослабить прилив жёлтого металла, правительство в 1894 году ограничило приём серебряного рубля, впервые выразив недоверие к нашим старинным деньгам и отав предпочтение золоту как денежному капиталу[1696]. Этот переход от предполагаемого биметаллизма к золотому стандарту значительно сузил рамки финансового маневра.

И тем не менее предпринятые финансовые преобразования имели в целом поистине революционное значение: они вводили Россию в систему международного денежного оборота, а следовательно, снимали препятствия для циркуляции капитала по всем развитым странам. Купеческая буржуазия очень скоро уяснила, куда ведёт дело преемник их любимца Вышнеградского: Витте не просто выступал за индустриальное развитие, ведущую роль он предназначал банковским структурам, чьи возможности были связаны с иностранным капиталом. Характерно, что ключевым советником Витте в тот период стал глава Петербургского международного банка А.Ю. Ротштейн, которого называли «главнокомандующим всех соединённых сил столичной биржи и банков»[1697]. Он стоял во главе дельцов, ратовавших за скорейший переход на золотой рубль, т. е. за широкий приток иностранного капитала, ставку на который традиционно делали петербургские банки. Но главное, что открытие международных финансовых рынков явно пришлось по вкусу самому императору. Как передавал министр внутренних дел И.Л. Горемыкин, государь был недоволен критикой перехода на золотую валюту и говорил, что на месте самого Горемыкина он уже давно принял бы меры против всей этой болтовни[1698]. Правда, позиция Николая II не была глубоко продуманной. Молодой император, пока мало знакомый с финансовыми тонкостями, не имел ясного понятия о том, полезна или вредна предполагаемая денежная реформа[1699]. И когда Витте утверждал в своих мемуарах, «что Россия металлическому золотому обращению обязана исключительно императору Николаю II», он явно преувеличивал[1700]. Точнее будет сказать, что масштабная денежная реформа венчала многолетние усилия просвещённой бюрократии, к которой присоединился государь[1701].

Без преувеличения можно сказать: подобного удара купеческое сообщество не испытывало давно, пожалуй, со времён подзабытых гонений 1850-х. «Московские ведомости» прогнозировали грядущие трудности: «наша фабрично-заводская деятельность развивается под охраной покровительственного таможенного тарифа и ещё более курса кредитного рубля… много ли найдётся у нас таких производств, которые будут в состоянии выдержать конкуренцию с их товарами?»[1702] Нерадостные перспективы подтолкнули к активным действиям. В январе 1899 года Московский биржевой комитет принял постановление о вредной роли иностранного капитала и об опасности расширения сферы его влияния в российской экономике[1703]. Купечество выступило против насильственного насаждения промышленности чуждыми зарубежными элементами, равнодушными к тому, что станет с Россией, «когда они, набив свои карманы и истощив источники её богатств, с презрением её покинут»[1704]. Деловой мир Москвы недоумевал: почему иностранные дельцы, перешагнув через границу, начинают теснить русские предприятия, которые не находят теперь защиты со стороны собственного государства?

Купеческое негодование слилось с черносотенными протестами, которые также сосредоточились на дискредитации иностранного бизнеса и критике золотого стандарта. Публицист Г. Бутми писал: «Золотая валюта, путём вздорожания золота и увеличения бремени всех долгов, разоряет частные имущества, разоряет народы, увеличивает могущество международных банкиров, способствует быстрому росту воздвигаемой ими международной твердыни из миллиардов долгов, подчиняющих евреям и народы, и их производства»[1705]. Правомонархист Б.В. Никольский крайне негативно оценивал привлечение иностранного капитала, в виде дивидендов выкачавшего из России все соки[1706].