Патриотическая риторика, призывы к подъёму производительных сил не подкреплялись никакими созидательными делами. Об этом свидетельствует дневник Ф.В.Чижова, который тот вёл вплоть до своей смерти в 1877 году. Будучи костромским дворянином, Чижов поучаствовал в славянском движении в Австрии, находился в опале, а после кончины Николая I поселился в Москве, занявшись предпринимательством[1614]. Его роль в деле приобщения крупного купечества к новым бизнес-сферам (банкам, железнодорожному строительству и др.) трудно переоценить; он был главным действующим лицом в продвижении московских проектов. В Петербурге считали, что именно Чижов имел «безграничное влияние» на московскую деловую элиту[1615]. При этом его дневниковые записи свидетельствуют о полном разочаровании в деловых потенциях именитых купцов. Так, Чижова весьма угнетало, что его партнёры по бизнесу смотрят на дело слишком легко, и это приносит немалый вред[1616]. «Они не имеют понятия о простой законности», где захотел — «там непременно должна быть беззаконность или, по крайней мере, исключение из законности»[1617]. А кроме того, тяжелы на подъём.

Автор дневника подробно останавливается на том, как он пытался составить общество для концессии на Донецкую железную дорогу. Чижов предварительно обо всём договорился с министром путей сообщения К.Н. Посьетом[1618], но купцов убеждал вложиться в выгодное дело не один месяц, что вызывало недоумение в Петербурге. «Как-то ужить Мамонтова, Хлудова, Морозова, Кокорева, Горобова» не представлялось возможным[1619]. Да многие и вовсе не одобряли чижовскую инициативу, не желая ввязываться во что-либо за пределами своих фабрик. Когда же невероятными усилиями общество всё же собралось, возникло другое препятствие: оказалось, что никто из акционеров не предполагал чем-либо заниматься в созданном предприятии. «Что будет далее, если таково начало?» — с тревогой вопрошал Чижов. Горобов, Лямин, Якунчиков и др. не желали вникать в техническую часть проекта, отказывались даже от поездки в Петербург для подачи заявительного пакета документов[1620]. Единственно, к чему они проявляли интерес, так это к тому, когда они смогут получать оговорённую долю своей прибыли. Сложившаяся ситуация заставила Чижова привлечь нового участника, чтобы уже вокруг него собирать общество для строительства Донецкой железной дороги. Этим участником стал московский Торговый дом «Вогау». Чижов записывает: «Пока собирались все русские, дело не могло сладиться. Основал я дело на иностранце, и очень может быть, что оно пойдёт на лад. Зависит ли это случайно от личности, или, действительно, мы не умеем составить из себя ничего целого»[1621]. То же самое происходило и при организации Чижовым товарищества Мурманского пароходства. Предложение поучаствовать в проекте делалось и Морозову, и Лямину, и Крестовниковым, но всё безуспешно[1622]. В результате он на свой страх и риск повёл это дело, хотя в одиночку оно давалось с большим трудом и приводило к денежным затруднениям[1623].

Подобным образом характеризовал купцов А.С. Ермолов, в 1892–1905 годах возглавлявший Министерство земледелия и государственных имуществ. Стимулируя частную инициативу, он пытался найти желающих, «которым можно было бы сдать те или иные казённые заводы»[1624]. Но за всё время пребывания на посту не смог «добиться предложений со сколько-нибудь приемлемыми условиями». Те же, кто изъявлял желание арендовать предприятия (речь шла об Урале — А.П.), предлагали невысокую плату и просили льгот — на весь срок аренды отпускать даром сырьё (лес и чугун, выплавляемый другими заводами). Если бы государство пошло им навстречу, то казне пришлось нести расходы, во много раз превышающие поступления от арендной платы[1625]. Очевидно, эти бизнесмены рассматривали заводы исключительно в качестве объекта кормления и не как иначе. Как заключал Ермолов, «ожидать, что явятся какие-то другие предприниматели, наивно»[1626]. На это же указывал и министр финансов В.Н. Коковцов. Он говорил, что сотни тысяч, миллионы бюджетных рублей, выделенных на оросительные работы внутри России (поволжским губерниям), не принесли никакой пользы. Средства потрачены, «но былью поросли те каналы и пруды, которые были сделаны за счёт государственного казначейства. В таком положении находится и вопрос об орошении Голодной степи»[1627].

Пессимизм относительно купеческого бизнеса высказывал и Д.И. Менделеев. Поначалу он возлагал большие надежды на местных капиталистов, но в конце концов констатировал: эти руки привыкли получать большие и лёгкие барыши и совсем не желают связываться с тем, что несёт какой-либо риск[1628]. В течение долгого времени никак не удавалось развернуть московскую купеческую элиту на освоение богатейших нефтяных промыслов. Со всеми доводами они охотно соглашались, но «сами не двигались со своих крепко насиженных мест»[1629]. В результате кавказский регион превратился в вотчину Нобелей, Ротшильдов и других, сразу оценивших существующие перспективы. Добавим: спустя годы, когда «нефтянка» уже зарекомендовала себя выгоднейшим активом, купечество выступило с обычным требованием: дайте дорогу русскому капиталу. Желание участвовать в этой отрасли подкреплялось обещанием обеспечить русских промышленников топливом. Правительство прислушалось к этим доводам, и учреждённому именитым купечеством Московско-Кавказскому товариществу выделили участки бакинских земель. Каково же было удивление властей, когда вся добываемая на промыслах нефть, минуя Центральный фабричный район, прямо в сыром виде пошла на экспорт![1630] Прозевали капиталисты и становление южного горнопромышленного региона. Местные землевладельцы, узнав о залежах руды в принадлежащих им участках, пытались привлечь к разработке москвичей, но их усилия не увенчались успехом. Например, екатеринославского помещика А.А. Толя, который в 1884 году предложил наладить горно-металлургическое производство, выставили прямо сумасшедшим. Тогда тот отправился в Бельгию, без особого труда привлёк к делу местных предпринимателей и перед смертью продал им своё поместье[1631]. Другой землевладелец, Булацель, обнаружив признаки железных залежей, также обратился в Москву, но отклика не получил и уехал в Брюссель[1632].

Но наибольшее разочарование вызвала позиция купечества по рабочему вопросу. Будущий руководитель МВД В.К. Плеве, в середине 1880-х годов занимавшийся фабричным законодательством, отмечал конструктивный подход промышленников Петербурга, Лодзи и юга ко всем проектам правительства (об учреждении инспекции, 10-11-часовом рабочем дне, запрещении ночного труда, добровольности сверхурочной работы и т. д.). На этом фоне совершенно возмутительно выглядела московская буржуазия, откровенно заботившаяся лишь о собственных выгодах и в штыки воспринимавшая любые инициативы в этой сфере[1633]. Её раздражала сама обязанность заключать договоры найма с рабочими на основе расчётной книжки, где прописывались права и ответственность рабочего, определялся его заработок, обозначались взыскания и вычеты[1634]. На трудовых людей эти благодетели и меценаты смотрели с презрением и ожесточением[1635]. Председатель Московского биржевого комитета Н.А. Найдёнов (глашатай местной буржуазии) оправдывал широкое