В ваше отсутствие, что же я сделал? Я сказал себе, что вы меня не осудите. Я обратился от вашего имени к г. Дютейлю. Я сказал ему, что вы заплатите мой долг. Ваши друзья поспешили услужить мне, и я уехал. Я хорошо знаю в глубине души, что, поступив так, я не был слишком смел. Вы одна, в ком я не сомневаюсь. Да, я сомневаюсь во всех, и я всех сожалею, кроме вас. Но то положение, в котором я часто нахожусь, причиняет мне большие страдания, и я хотел бы с ним покончить. У меня столько забот с этой стороной бедности, что мой ум, наконец, глупеет, хотя душа моя и стойка. Сегодня я именно в этом состоянии. Усилие, которое мне пришлось сделать, чтобы обратиться не к вам, а к посторонним, хотя бы от вашего имени, а значит, косвенно к вам самой, все-таки отняло у меня всякое спокойствие и всю энергию. Какой-то туман мешает мне видеть вас такой, как вы есть. У меня угрызения, что я на вас взвалил долг, и, кроме того, мне кажется... что из-за этих несчастных мелочей я недостоин вашей дружбы. О нет, нет, нет! Я достоин вашей дружбы, которая – единственное оставшееся и всегда остающееся у меня благо.

Ваш друг навсегда

П. Леру.

Кланяюсь Шопену и Морису и целую их. Думаю, что вы оставили M-lle Соланж в Париже. Я пойду к г-же Марлиани, как только буду в Париже. Я из третьих рук имел известия о ней и о вас в течение моего путешествия».

В конце письма без числа и адреса (оно было адресовано тоже в Ноган и написано в сентябре этого же, 1841 г., с целью рекомендовать В. де Лапрада, тогда еще начинающего писателя, собиравшегося посетить Жорж Санд в Ногане) – Леру пишет опять так:

«Что я вам теперь скажу еще, – я, онемевший, точно будто и не существую более? Виардо, быть может, сказал вам, что я написал вам, но не захотел дать ему моего письма. Морис заходил, и я не поручил ему никакого послания к вам. Отчего это? Все по той же причине, которая сделала меня немым и посейчас.

Я не могу объяснить вам моего молчания. Понадобилось бы слишком много страниц для этого. Я умираю под гнетом несчастных затруднений...

Я сделал еще попытку; не знаю, удастся ли она. Я обратился в издателя книжечек. Посылаю вам первую из них. Пусть бы она вам понравилась. Посылаю вам также письмо молодого Дезажа,[329] которое он мне передал уже много недель тому назад...»

(Далее Леру просит Жорж Санд похлопотать о каком-нибудь месте для этого молодого человека и кончает, как всегда, приветствиями Шопену и Морису).

8 сентября 1841 г.

«Дорогой друг, три дня тому назад я передал одному путнику, который едет в ваши края навестить своего друга, и который должен быть представлен вам этим другом, письмо и книжечку для вас. Этот путник – поэт, стихи которого вы читали, г. де Лапрад»...

Опасаясь, что г. де Лапрад не сразу доедет до Ногана, что таким образом она не получила еще книжки, о которой уже говорят газеты, и рассердится на это после стольких недель молчания с его стороны, и потому, опасаясь ее неудовольствия – он вновь посылает ей уже по почте целый пакет этих книжек и прибавляет:

«Мои страхи будут стоить вам уплаты за пересылку пакета. Будьте добры, пошлите за ним в Ла-Шатр, если его вам не прислали. Что касается книжек, то вы сделаете с ними, что хотите, или что можете. Мне кажется, впрочем, что было бы полезно давать их читать женщинам. Я иногда склоняюсь к мнению M-me Марлиани, что мир спасется лишь через женщин. Вы увидите в моей книжечке, если соблаговолите ее прочесть, что я очень высокого мнения о Св. Терезе.

Прощайте, друг, друг навсегда. Пишу вам среди скучной заботы самому продавать этот маленький книжный недоносок, и так же тяготясь ремеслом издателя, как ремеслом автора. Мой дружеский привет Шопену, Морису и M-lle Соланж.

П. Леру».

Без числа.

«Дорогой друг, еще письмо! Вы скажете, что я вдруг сделался очень словоохотлив.

Я послал к доктору Ковьеру в Марсель 25 экземпляров моей книжечки. Не хотите ли написать ему за меня? Ваша рекомендация будет могущественнее моей. Если вам не трудно, попросите его заняться немножечко пропагандированием, поговорите с друзьями и, в случае необходимости, передайте эти экземпляры на комиссию какому-нибудь книгопродавцу. Я прилагаю маленький счет книгопродавца, который Вы ему перешлете. Вы однажды сказали мне, дорогой друг, что заплатили за меня мой долг д-ру Ковьеру. Не можете ли Вы сказать ему, что если он считает надежным помещение на комиссию этих 25 экземпляров – как этой первой речи, так по стольку же экземпляров и второй, – то он меня очень одолжил бы, авансируя мне теперь же 200 фр., которые ему возместятся лишь мало-помалу, при продаже этих речей? Я предпринял это издание, будучи в большой крайности, и так как Вы, друг, уплатили мой прежний долг, то я вправе попросить доктора, который богат и сочувствует моим трудам, о маленькой жертве такого рода. Вот, по крайней мере, как судит и о докторе, и о многих других мое сознание. Но сознание людей в наши дни до того слепо на счет обмена, а материальная ценность взяла такую власть над ними, что уже много раз я замыкался в себе и, боясь унизить себя в их глазах и потерять свою независимость, я решался жить, как они, посредством материального обмена собственностью, как они ее понимают.

Вы сами решите, друг, хорошо ли, годится ли то, о чем я Вас сегодня прошу относительно доктора. Я уже сказал Вам, что Вы одна, кому мне не трудно делать признания, подобные тем, которые я только что сделал. Право, все остальные, даже самые по виду передовые, ничего не понимают в этом вопросе нашего века. Они на все смотрят, как буржуа, они ставят вопросом чести быть богатыми, они ничего другого не понимают. Самые разумные согласно с этим и придерживаются определенного поведения. Так, например, они не женятся. Так, например, один из них, который никогда не останавливался перед алтарем, не написал ли он одному из моих друзей (я видел это письмо), что