И конечно же, пришли абсолютно все дети. Даже Ригмор, которая была настолько простуженной, что ее засохшие сопли без проблем могли бы послужить реквизитом в «Экзорцисте». Они должны были вытереть их давным-давно. Или, скорее, кто-то должен был вытереть, но этот кто-то, видимо, посчитал, что это теперь ее забота.

Как будто ей было совсем нечем заняться! Она уже успела надеть почти на каждого малыша по непромокаемому комбинезону, организовала Асте перекус, так как ее родители как обычно забили на это, и не забыла взять с собой аптечку, которую уже пришлось использовать, когда Эдвин споткнулся и ободрал руки. Боже, как же он кричал! Никто не умеет так кричать из-за такой ерунды, как этот избалованный ребенок.

Нет, она так долго не протянет. Боль в коленях соперничала с пяточной шпорой, и она чувствовала усталость во всем теле. Так надоело надрываться с чужими детьми, и при этом ей никогда не хватает сил на своих. Надоели их постоянные крики, надоело то, что она никогда не может закончить взрослый разговор без того, чтобы его не прервали.

Думать о педагогике у нее просто не было сил. Конечно, на бумаге все было легко и просто, они рассказывали родителям много полезного и умного, когда те приходили в садик. На деле же речь обычно шла о реальном выживании. Нужно было просто пережить еще один день без тотальных катастроф.

А это было совсем не просто, когда дети отказывались оставаться на одном месте дольше двух секунд. Как ошпаренные белки, они носились и визжали, и за ними было совершенно невозможно уследить. Особенно здесь, на детской площадке Слоттсхагена, где они без проблем могли потеряться, убежав в любую другую часть парка.

Теперь человек с рюкзаком поднялся со скамейки. Всегда есть чему радоваться. Он понял, что она не сводит с него глаз, и почувствовал себя как будто виноватым в чем-то. Но ей было наплевать, виноват он или нет, нечего сидеть на детской площадке, когда в остальных частях Слоттсхагена полно свободных скамеек.

Она повернула лицо к солнцу, которое только что нашло просвет между облаками, и почувствовала его тепло. Может быть, несмотря ни на что, сегодня будет действительно хороший день.

— Анжела! Сири нужно в туалет.

Она обернулась и увидела Харальда, держащего на руках Сири.

— Ты займешься этим или я? — продолжал он, убирая челку, свисавшую на глаза.

Харальд, несмотря на то, что они работали вместе уже полтора года, все еще не знал, что она скажет. Без сомнения, он удивителен во всех отношениях. У него был энтузиазм, много энергии, настолько, что после работы он еще и отправлялся в спортзал. Дети обожали его, и хотя он не был профессиональным педагогом, нельзя было не признать, что его помощь в работе неоценима. И все же она колебалась.

— Все в порядке, — сказала она и направилась к ним. — Я все сделаю.

Она ничего не могла с собой поделать. Неважно, насколько политкорректен человек. Как бы ни пропагандировали равноправие полов и то, что когда-нибудь на Земле воцарится мир, было просто невозможно отрицать, что Харальд — мужчина, и что, с некоторыми исключениями, только мужчины могли приставать к детям.

— Нет, не Анжела, — закричала Сири, которая не взлюбила ее с самого первого дня в садике. — Мне Харальд поможет. — С другой стороны, она и сама никогда не любила Сири.

— Ну, я могу пойти с ней, — Харальд посадил ее на плечи, как будто далеко не самая худая девочка ничего не весила.

— Нет, я пойду с ней. Мне самой надо сходить в туалет, — солгала она и сняла протестующую Сири с плеч Харальда.

Никто не мог упрекнуть ее в том, что она не знает, о чем говорит. Во всяком случае, не после событий с Кристером. А она работала с ним больше пяти лет. Дети очень любили его все эти годы, а у него всегда было достаточно сил, чтобы в любой момент вытащить гитару и спеть песню или почитать вслух книгу на случай, если не мог придумать свою собственную историю. Именно он подвергал детей таким ужасным вещам, что она до сих пор не могла оправиться.

Тогда некоторые коллеги по секрету говорили, что никогда бы не подумали о нем такое. И каждый раз она защищала его, а в некоторых случаях заходила так далеко, что у нее случался конфликт с таким человеком.

Никогда больше! Так пообещала она себе после того случая. Никогда больше она не будет ходить и помалкивать, не имея и малейшего понятия о том, чему подвергаются дети. Вот почему она старалась как можно меньше оставлять Харальда наедине с детьми. Не афишируя этого, она всегда следила за тем, чтобы она сама или кто-то другой из коллектива тоже присутствовали там.

Харальд, конечно же, не понимал, в чем дело, а однажды на собрании дошел до того, что спросил прямо. Но она упрямо отрицала, что это как-то связано с тем, что он мужчина. Вместо этого она сослалась на свое понимание учебной программы, в которой говорилось, что дети всегда должны иметь доступ по крайней мере к одному сотруднику с педагогическим образованием, и до тех пор, пока он не получил его, с этим ничего не поделаешь.

Как она и предполагала, Сири отказалась писать. Но чтобы избежать катастрофы на площадке, она заставила ее сидеть на горшке до тех пор, пока девочка больше не могла терпеть и в конце концов сделала свои дела. На это ушло шестнадцать минут, что во всех отношениях было слишком много. Она не могла объяснить почему, но ноющее ощущение того, что она совершенно неправильно расставила приоритеты, становилось все сильнее с каждым шагом, который она делала назад к игровой площадке.

Кроме того, не было возможности поторопиться. Только Сири из всех детей за все эти годы была единственной, кого она никогда не могла поднять на руки без громких протестов. Так что пришлось идти черепашьим шагом.

Казалось, прошла вечность, когда с бешено колотящимся сердцем она подошла к площадке. Сири мгновенно отпустила ее руку и убежала играть с Квентином и Новой, которые собрали кучу камешков и теперь были заняты тем, чтобы выложить их в линию.

Еще дальше она увидела Харальда, играющего в пятнашки с Сэмюэлем, Рубеном, Лизен и Соней, а рядом с качелями сидели Эбба, Альва, Ники и Виктор. Она заметила рыжую макушку Винсента, который шел по пешеходному мостику к крошечной копии башни Чернан, чтобы прокатиться с горки. И там же сидел в песочнице Мелвин.

На первый взгляд все было хорошо и спокойно, даже спокойнее, чем обычно. И все же какой-то сигнал тревоги звучал так громко у нее в голове, что невозможно было ясно мыслить.

На скамейке, где сидел человек с рюкзаком, теперь устроились две мамы с колясками, такими дорогими, что на них могла бы прокормиться целая деревня в Африке. Но кого там не было? Кто пропал? Кого-то точно не хватало, она была в этом уверена. Каждая клеточка ее тела кричала ей, что сейчас случится что-то ужасное.

Эстер. Неужели нигде не видно Эстер? Она почти всегда играла с Лизен, но сейчас Лизен была с Соней и ждала, когда Харальд запятнает Рубена и Сэмюэля. Черт, черт, черт. Только не это, — подумала она, делая еще один круг.