Осторожный ногаец же остался, и при нем трое его людей, – присмотреть на всякий случай за теми двумя, что хотели забрать мертвое тело.

Они нагнали возки и всадников уже у самого устья промерзшей чуть ли не до дна Яузы.

– Их за лавками ждал человек с двумя лошадьми, – сказал князь. – Преследовать нас даже не пытались, поехали следом, но – шагом.

– А что стрельцы? – осторожно спросил Деревнин.

– Стрельцам сказано: знать-де не знают, кто на Крымский двор напал, коли поставят с теми людьми на одну доску – не опознают. Дал им рубль, остальное – когда после розыска явится, что напали-де вовсе неизвестные лихие люди.

– Это правильно.

– Кабы к Бакиру не привязалась лихоманка… Иван Андреич, какому святому молятся, чтобы лихоманку прогнал?

– От всех хворей – святого Пантелеймона просят.

– Ну, стало, коли довезем Бакира живым до Тимофеевны, наутро пошлю человека – найти самый почитаемый образ святого Пантелеймона, большую свечу поставить, молебен во здравие заказать да на храм сколько-нибудь пожертвовать.

Деревнин чуть было не спросил насчет Аллаха, но удержался.

Отъехав от Москвы-реки на версту или более, князь Урусов велел зажигать факелы.

С факелами быстро нагнали воеводу с его людьми и с возком.

Деревнин целую вечность не ездил верхом в зимнюю пору. Ежели куда надобно – на то извозчик с санками есть, в санках для тепла навалено соломы, ноги можно прикрыть войлочной полстью, коли сани из богатого дома – медвежьей шкурой, а попадалось на Москве и такое диво – полсть из шкуры белого медведя. Деревнин забыл, как мерзнут упирающиеся в стремена ноги, хотя бы и в теплых сапогах.

До избушки, где прятались Зульфия и Жанаргуль с детьми, добрались ко вторым петухам (Деревнин вздохнул – вот сейчас Ненила в одной рубахе, крестя зевающий рот, встает и идет растапливать печь, мять тесто, валять ковриги, сажать их в жар; недаром она так привередничала насчет воды – на хорошей колодезной замешенные хлебы у нее получались пористы, вкусны неимоверно; как хорошо будет, вернувшись домой, отрезать от ковриги славный ломоть!..)

Услышав шум, Зульфия, не ждавшая такого нашествия, выскочила на порог, вооруженная ухватом.

– Свои, свои! – закричал Деревнин. – Что, печка тепла еще? Поднимай тех, кто у печки спит, поднимай Федотовну, ставьте котелок воду кипятить!

Зульфия, пятясь, ушла в избушку и там уже закричала по-казахски – видимо, тормоша Жанаргуль и детей. Бебеня же, велевший подогнать возок поближе к крыльцу, с помощью Тришки вынимал оттуда закутанного в медвежью шкуру толмача.

– Слава те Господи, довезли! Ну, разве не жезтырначица? Я уж думал – зашибет меня тем ухватом. Трифон Батькович, под коленки его хватай. Пригибайся – как раз лбом в косяк влетишь! Заносим!

Ораз-Мухаммад спешился и тоже хотел войти в избушку.

– Тесно там, Ораз Онданович, – удержал его Деревнин. – Да и негоже. Там жена и детки с батькой своим… Негоже им мешать…

Видно, Зульфия была того же мнения. Не выпустив из рук ухвата, она выставила из крошечной избушки Бебеню с Тришкой и вышла сама.

– Замерзнешь, дура, – сказал ей Бебеня.

– Кысмет, – кратко отвечала норовистая татарочка. Слово это Деревнин знал: означало рок, и чаще всего – злой рок.

– Киямет, коли уж ты совсем оказашилась. – поправил Бебеня. – Киямет тагдыр.

И, решив, что поставил девушку на место, пошел разводить костер.

Низкая дверь приоткрылась, выглянула Федотовна и выставила деревянное ведерко.

– Пошли кого ни есть по воду, – сказала она Деревнину. – Родничок тут у меня неподалеку, мне еще Пахомка над ним кровельку поставил, во-он там…

– Ты смотри, лечи на совесть, – сказал бабке Деревнин. – Вот за этого молодца тебе хорошо заплатят. Архипка! Ты куда запропал?

Архипка подошел, широко расставляя ноги, вид у него был жалостный.

– Ты что, порты намочил? – удивился Деревнин.

– Нет…

Архипка по неопытности потерял стремена, испугался, вцепился в конскую гриву, на лед не слетел, но отбил себе все то, что в портах помещается. Говорить об этом ему было стыдно, он всего лишь бешено покраснел.

– Ты отменно держался, – сказал ему Деревнин, имея в виду, что Архипка ухитрился позвать на помощь и не позволил себя убить. – Что, совсем шагу ступить не можешь?

– Не могу…

– Ну, сядь на завалинку. Джазим, хоть ты по воду сходи!

– Бабы по воду ходят, я – жигит.

– Где ж я тебе тут бабу найду?..

Деревнин понимал: Жанаргуль как прильнула к мужу, так ее и палками не отгонишь; Зульфия помогает Федотовне готовить отвары на оставшейся с вечера воде.

– Жигит? – спросил его ногаец. – Брат твой лежит в беспамятстве, а ты вспомнил, что жигит. Где ведро? Сам схожу!

Тут Джазим схватился за ручку и не пошел – побежал в нужном направлении, а Елка с факелом – следом. Очень скоро они доставили воду и передали ее в избушку. Потом вышла Федотовна.

– Не привязалась бы к нему гнилая горячка, – сказала старуха. – Хорошо хоть, удается его поить. Хоть и бредит, а глотает.

– Поставишь его на ноги? – спросил Деревнин.

– Сейчас один Бог над ним властен.

Подошел Ораз-Мухаммад.

– Ты понимаешь, что с ним? – спросил он старуху.

– Такая горячка бывает, когда человек сильно замерзнет, а сам – слаб. Да и, сдается, его голодом морили. В чувство его приведу, но держать его надобно в тепле, все время травками поить. А я топлю по-черному, истопив печку, на двор выхожу и двери отворяю, чтобы дым вышел. Заберите его отсюда поскорее! Я, коли заплатят, сама с ним поеду.

– Заплатят. Иван Андреич, идем к костру. Сейчас мы с места не тронемся, до утра у костра посидим. Жаль, нет тут моего Кадыр-Али-бека, он бы нас беседой развлек. Там придумаем, как дальше быть.

– В Москву толмача везти нельзя, – сразу сказал Деревнин. – Посол уж точно к боярину Годунову с самого утра поедет с кляузой. Может статься, посольские видели, в которую